Джим Гаррисон - Зверь, которого забыл придумать Бог

Был жутковатый момент, когда я сел в прокатную машину и, по обыкновению, повторил про себя, что мне предстоит сделать. Завтра в конце дня — Синди под Ла-Кроссом. Прочесть книгу. Где мне ужинать, записано — Рико сказал. Рико боялся летать, но в отпусках поездил по всей Америке. Он много раз приглашал меня с собой, и всякий раз я не мог из-за работы над очередным Биозондом. Однако его путевые дневники были неоценимым ресторанным гидом.

Повторив, что называется, «установку на игру», на этот раз оказавшуюся короткой, я обычно пытаюсь понять, как функционирует автомобиль, когда он стоит, а не едет. Ключи я держал в руке, но не мог найти зажигание. Остальные на платной стоянке резво брали с места, включая Большого бизнесмена и его Большого партнера, арендовавших вишневый «линкольн». Включить лампу в розетку — это уже испытание моих технических способностей. Я залез в бардачок и достал руководство на пяти языках, включая японский. В машине было жарко, но я не мог открыть окна и включить кондиционер, а открыть дверь мне не пришло в голову. От бессилия у меня навернулись слезы. Панель с непостижимым набором хайтековских штучек расплылась перед глазами. Пожалуй, несколько дней мне надо отдохнуть, но тогда в оставшееся время придется постепенно увеличивать эйснеровскую норму с пяти в день до шести, до семи, до тринадцати и так далее, пока не дойдет до целой сотни в последний день. Наконец проходивший мимо черный смотритель стоянки в опрятной форме открыл дверь и весьма уместно заметил: «Эти ебаные японские машинки сплошное фуфло», после чего показал мне зажигание. Я попытался дать моему спасителю двадцать долларов, но он отказался и с хохотом ушел.

В моем апартаменте была табличка, гласившая, что здесь ночевал Горбачев. Она вызвала в душе лишь самое короткое смятение, оформившееся в вопрос: чему сегодня верить? Чтобы избежать дальнейшей течи, я лег на кровать и еще глубже погрузился в «Гуманистическую ботанику». Выяснилось, что ауксины, гиббереллины и цитокинины — это гормональные и регуляторные вещества, определяющие рост клеток в растениях. Эта новость успокаивала не хуже веронала. И я уснул.

По случайному совпадению, когда я проснулся через полчаса, в коридоре послышался детский крик. Почему я не стал отцом? Растить брата и сестру с двенадцати и пятнадцати лет — этого оказалось достаточно. От сестры нашей матери помощи было мало, и через год мы ее прогнали. Она дважды была замужем, во второй раз подольше — за портовым грузчиком-итальянцем, и вся ее эмоциональная жизнь, сколько ее там было, сосредоточилась на стряпне. Когда она побила Тада деревянной лопаткой по голове за то, что он ел сырое тесто, а потом на повышенных тонах обвинила его в том, что вместо уроков он онанирует над «Плейбоями» и «Пентхаусами», — чаша моего терпения переполнилась. Бедный Тад был чуть не в судорогах от смущения и расплакался. Мы все сидели на кухне, и сестра, всегда любившая ругаться, закричала: «Заткнись, старая пизда!» Пути назад не было, на другой день тетка уехала, и мы больше о ней не слышали, хотя я регулярно посылал ей рождественские открытки.

Я изучил гостиничную карту вин и с удовольствием заказал в номер хороший «помероль». Затем нашел название ресторана, и консьерж заказал для меня столик на последние полчаса перед закрытием. Пора навалиться на работу. Завязалась борьба между Эйснером и ботаникой, но на горизонте маячила свирепая Синди, и я выложил на стол книгу. Суровый долг зовет. Вино прибыло мгновенно, но штопор был неведомым инструментом для девушки с разинутым ртом, которая принесла его, и я открыл сам. Она поступила сюда недавно и не знала, кто такой Горбачев, поэтому я объяснил ей, сопроводив описанием родимого пятна, напоминающего винное на светлой стене. После десяти минут прилежного чтения я ощутил душевный дискомфорт и позвонил Донне, но мне сообщили, что она распорядилась не соединять ее — только в самых крайних случаях. Я вспомнил устрашающую строчку из стихотворения Пастернака в «Докторе Живаго» о том, что жизнь — это длинная дорога. Так же как в день убийства Кеннеди, я помню, что делал тогда, когда прочел это стихотворение. Был теплый летний вечер в Индиане, и я слушал пронзительное любовное пение цикад. Отец говорил мне, что козодои едят цикад, но тогда мне это не казалось важным. А теперь почему-то показалось. Может быть, телефонный разговор с Синди и ночь с Донной открыли окно, для которого в иное время потребовался бы ломик.