Антон Уткин - Дорога в снегопад

После этой первой за девять лет прогулки с Кирой Алексей попросту испугался оставаться наедине с самим собой. Вдруг ему стало ясно, что по какой-то причине, разгадать которую даже нечего было и помыслить, ему суждено добиваться этой женщины, и добиваться с условием, что результат не будет очевиден, что сумма исполненных уроков, положенная к ее ногам, не имеет в этой непонятной игре никакого значения, и что однажды, действительно, так уже случилось.

Антона он нашел на голубятне, которая, сколько помнил себя Алексей, стояла через улицу в небольшом сосновом лесочке, за которым начинался забор знаменитой на всю страну Центральной клинической больницы. Голубятня принадлежала некоему дяде Саше, и Антон водил с ним знакомство. Дядя Саша, а фамилию его, наверное, знали только в ЖЭКе, в каком-то смысле являлся символом района, причем бессменным. Кончины дяди Саши ждали каждый год еще с Московской Олимпиады, и каждый год ожидания летели прахом. Проходили лета, сменяли друг друга политические эпохи, умирали генеральные секретари и избирались демократические президенты, а дядя Саша поживал себе, и историческое время смыкалось над ним, точно кроны сосен, осенявших его голубятню. Как он в нем ориентировался, было непонятно. Спроси его, пожалуй, при каком строе он живет, такой вопрос поставил бы его в тупик, правда, затруднились бы на него ответить и сами создатели этого строя. Он просто жил, и жизнь его являла собой одну из тех апорий, которыми мир показывает людскому разуму тщету его усилий разгадать мирские тайны и промыслы.

Зато уж напитки, которыми последние шесть десятков лет радовал граждан отечественный пищепром, дядя Саша знал наперечет — от «Золотой осени» и портвейна «Агдам» до последних разработок в этой увлекательной сфере.

Голубятня представляла собой сооружение из металлических листов сложноподчиненной и трудноопределимой формы. Стены ее, выкрашенные непременной зеленой краской, украшали нанесенные посредством трафарета белые целующиеся голубки. Облик самого дяди Саши как нельзя лучше отвечал его занятиям. Это был крупный мужчина с кирпичнокрасным лицом, изборожденным морщинами, которых от года к году становилось все больше. Цвет его никогда не менялся, а сомнений относительно того, что именно придает дяди-Сашиному лицу подобный оттенок, и быть не могло, вот почему его-то и не считали за жильца. На руках его пестрели какие-то полустертые временем татуировки, свидетельствовавшие за то, что в молодые годы дядя Саша испытал бурю и натиск жизни.

Рядом с голубятней был устроен стол и вокруг него вкопаны лавки, на которых, главным образом, в подходящие времена года и проходила жизнь дяди Саши и его друзей. Этот стол иногда — раз в три года — разоряли милицейские наряды, но он тут же возрождался и снова служил как будто кораблем, на котором плыть по житейскому морю было всегда одинаково безопасно. С раннего утра к столу брели алкоголики, жившие в окрестных домах, и до обеда, когда выпитое влекло их к домашнему сну, меж сосен золотых работал своеобразный клуб под открытым небом. Время тут, в ласковой солнечной тени приветливых душистых деревьев, текло безмятежно. Дядя Саша потерял счет, сколько из его команды за годы владения им голубятней уже списались и окончательно сошли на берег, вернее, в него зарылись, но сам он, как и положено капитану, рассчитывал покинуть свой мостик последним. Однако и дружина его не переводилась, являя собой как бы воинскую часть, постоянно находящуюся в смертельном огне, несущую потери и также постоянно получающую подкрепления из запасных подразделений прочно налаженного тыла.

Сейчас Антон, наверное, был одним из немногих, кого дядя Саша идентифицировал и знал по имени, а не в лицо, как остальных. Их дружба началась давным-давно, еще в Антоновом детстве, когда Антон выполнял некоторые щекотливые поручения дяди Саши, неизбежные в конкурентной борьбе с другими голубятнями, которых тогда в окрестностях их станции метро насчитывалось штук шесть или семь.

Потягивая из горлышка пивной бутылки, Антон сидел за столом напротив дяди Саши, чья седая шевелюра вздымалась над пылающим лицом и сильно добавляла его образу патриарха. Увидев Алексея, он кивнул в его сторону и поинтересовался:

— Помнишь его, дядя Саш? — И дядя Саша тоже кивнул и едва заметным движением правой руки пригласил присаживаться.

— Чего это ты? — спросил Алексей, сообразив, что Антон уже порядочно набрался.