Норман Мейлер - Нагие и мёртвые

- На какой же ступеньке этой лестницы нахожусь я? - спросил Хирн.

- Вы пока не находитесь ни на какой. Существуют такие вещи, как особые папские милости, - ответил генерал с улыбкой и закурил новую сигарету. Из палатки для отдыха офицеров донесся взрыв общего хохота.

- Возьмите солдата, который сидит сейчас в пулеметном гнезде и слышит этот хохот, - сказал Хирн. - Мне кажется, настанет время, когда ему захочется повернуть пулемет в обратную сторону.

- В конечном счете - да. И солдаты так и начнут поступать, когда армия будет на грани поражения. А до тех пор в них просто накапливается зло, и они сражаются от этого лучше. Они пока не могут повернуть пулеметы на нас, поэтому поворачивают их в сторону противника.

- Но риск очень велик, - сказал Хирн. - Если мы проиграем войну, это приведет к революции. А если иметь в виду ваши интересы, мне кажется, было бы лучше проиграть войну в результате излишне хорошего отношения к солдатам и избежать таким образом революции.

Каммингс рассмеялся.

- Согласитесь, что вы говорите со слов вашего любимого либерального еженедельника. Вы просто валяете дурака, Роберт. Мы вовсе не собираемся проигрывать войну, а если и проиграем, то не думайте, что Гитлер позволит вам сделать революцию.

- Тогда все, что вы утверждаете, сводится к тому, что вы и подобные вам не проигрывают войну ни тем, ни другим путем.

- Вы и подобные вам, вы и подобные вам... - повторил генерал. - От этих слов попахивает марксизмом, не так ли? Заговор всемогущего капитализма... Откуда у вас это, Роберт?

- Я интересовался марксизмом.

- Сомневаюсь. Сомневаюсь, что вы действительно интересовались им. - Генерал медленно, как бы обдумывая свои мысли, протянул руку к пепельнице и придавил окурок. - Вы не знаете истории, если считаете современную войну великой революцией. Эта война - просто огромная концентрация мощи.

- Я не мыслитель, и не очень хорошо знаю историю, - сказал Хирн, пожав плечами. - Я просто считаю, что, если солдаты ненавидят тебя, приятного в этом мало.

- Еще раз повторяю, Роберт, это не имеет никакого значения, если они боятся вас. Подумайте как следует и вспомните, как много в истории человечества было ненависти, а революций ведь было удивительно мало. - Генерал медленно провел кончиками пальцев по подбородку, как будто прислушивался к звуку цепляющейся за ногти щетины. - Вы даже и русскую революцию представляете себе как какой-то прогресс. Машинная техника нашего века требует консолидации, а это невозможно, если не будет страха, потому что большинство людей должно быть рабами машины, а это ведь не такое дело, на которое они пойдут с радостью.

Хирн снова пожал плечами. Дискуссия приняла такую же форму, какую она неизменно принимала раньше. Рудиментарные, неосязаемые аргументы казались Хирну важными, а генералу идеи Хирна представлялись не более чем сантиментами, фальшивыми сантиментами, о чем Каммингс говорил ему много раз. Тем не менее Хирн продолжал.

- Существуют и другие вещи, - тихо заметил он. - Я не понимаю, как вы можете не считаться с тем, что постоянно происходит, и с преобразованием определенных нравственных идей.

Генерал слегка улыбнулся.

- Уверяю вас, Роберт, политика связана с историей не больше, чем моральные кодексы с потребностями любого отдельно взятого человека.

Эпиграммы и эпиграммы. Хирн почувствовал какое-то отвращение.

- Генерал, к тому времени, к сороковым годам, когда вы добьетесь чего-нибудь после этой войны, создавая новую, еще более мощную консолидацию, американцы будут жить в такой же тревоге, в какой европейцы жили в тридцатые годы, когда знали, что следующая война покончит с ними.

- Возможно. Жизнь в тревоге - это нормальное положение для человека двадцатого века.

- Гм, - промычал Хирн, прикуривая сигарету. Он с удивлением заметил, что его руки дрожат. В какой-то момент генерал был откровенным. Каммингс начал этот спор умышленно; он восстановил равновесие и вернул себе чувство превосходства, которое оставило его по какой-то причине, когда они вошли в палатку.

- Вы слишком упрямы, Роберт, чтобы уступить. - Генерал поднялся и подошел к прикроватной тумбочке. - Откровенно говоря, я попросил вас сюда вовсе не для спора. Я думал, что мы могли бы сыграть с вами в шахматы.

- Ну что ж, - ответил Хирн, удивившись и даже почувствовав некоторую неловкость. - Но ведь я слабый шахматист и сражения дать вам не в состоянии.

- Посмотрим.

Генерал установил небольшой складной столик и начал расставлять на нем шахматные фигуры. Хирн как-то говорил ему о шахматах, и генерал сказал, что можно будет сыграть, но как-то очень уж неопределенно, поэтому Хирн больше не вспоминал о них.