Норман Мейлер - Нагие и мёртвые

"Немного воды не повредит ему", - подумал он.

Однако Гольдстейн умел читать и знал кое-что. Риджес боялся нарушить какое-либо правило из огромного таинственного для него мира книг и газет. "Мой отец говорил что-то о том, что человеку нужно дать пить, когда он болен", - подумал Риджес. Но он не мог вспомнить, что именно говорил отец.

- Как ты чувствуешь себя, Уилсон? - спросил он с сомнением.

- Ты должен дать мне воды. Я весь горю.

Риджес снова покачал головой. Уилсон много грешил в своей жизни и будет гореть в адском огне. Риджеса охватил благоговейный страх. Если человек умрет грешником, его, несомненно, ждет страшное наказание. "Но Христос умер ради бедных грешников", - сказал Риджес самому себе. Не проявить к человеку сострадания также было грехом.

- Я думаю, тебе можно дать воды, - со вздохом произнес Риджес. - Он тихонько вынул флягу и снова взглянул на Гольдстейна. Он не хотел, чтобы тот выговаривал ему за это. - На, попей.

Уилсон пил лихорадочно. Вода выливалась из его рта, капала на подбородок и намочила воротник гимнастерки.

- Ох, здорово! - От жадности кадык на его шее судорожно дергался. - Ты хороший парень, - бормотал он.

Вода застряла у него в горле, и он сильно раскашлялся, стирая кровь с подбородка нервным вороватым движением. Риджес смотрел на капельку крови, которую Уилсон не стер. Она медленно растекалась по мокрой щеке Уилсона, окрашивая ее в розовый цвет.

- Ты думаешь, я выживу? - спросил Уилсон.

- Конечно.

Риджес почувствовал озноб и вспомнил, как однажды священник читал в своей проповеди о том, как грешники противятся адскому огню. "Никто не может избежать его. Если человек грешник, то неминуемо окажется в нем", - говорил священник. Риджес сейчас лгал и тем не менее повторил свою ложь:

- Конечно, ты выживешь, Уилсон.

- И я так думаю.

Гольдстейн уперся ладонями в землю и заставил себя медленно подняться.

- Думаю, нам пора трогаться, - тоскливо сказал он.

Они снова впряглись в носилки и потащились дальше.

- Вы славные ребята, и нет никого лучше вас двоих.

От слов Уилсона им стало стыдно. Сейчас, когда они с таким трудом втягивались в ритм ходьбы, они ненавидели его.

- Ничего, все в порядке, - пробормотал Гольдстейн.

- Не-е-т, я говорю серьезно. Во всем проклятом взводе не найти больше таких парней, как вы.

Он замолчал, а они постепенно втягивались в оцепеняющий ритм движения. Уилсон порой бредил, затем опять приходил в сознание. Временами у него начинала болеть рана, и он снова нещадно проклинал их, крича от боли.

На Риджеса это действовало теперь сильнее, чем на Гольдстейна. Именно это, а не тяжесть пути. Тяжелый марш он воспринимал поначалу как обычную, хотя, может, и более тяжелую работу, чем та, которую ему приходилось выполнять когда-либо раньше. Еще совсем молодым он узнал, что работа - это то, чем человек занят большую часть времени, и нечего надеяться на что-нибудь другое. Если она противная или тяжелая, тут ничего нельзя поделать. Ему поручали работу, и он ее выполнял. Но сейчас он впервые по-настоящему возненавидел ее. Причиной этого, возможно, была крайняя усталость. Он вдруг понял, что всегда ненавидел тяжелую неприятную работу на своей ферме, ненавидел бесконечную скучную борьбу с засушливой бесплодной землей.

Мысль эта была невыносимой, и он постарался избавиться от нее.

Это было нетрудно. Он не привык своим умом доискиваться истины, а сейчас слишком отупел и слишком устал Мысль эта, родившись в его мозгу, потрясла все его сознание, опрокинула все представления и, когда исчезла, оставила смутное и неприятное ощущение какогото крушения, какой-то перемены. А спустя несколько минут он испытывал лишь легкое беспокойство; он знал, что у него появилась какая-то кощунственная мысль, но какая - не мог вспомнить. И снова он был привязан к своей ноше.

Но к его беспокойству примешивалось и нечто другое. Он не забыл, что дал Уилсону напиться, и помнил, каким голосом тот сказал: "Я весь горю". Они несли человека, который был обречен. Он слегка побаивался, что они могут заразиться от Уилсона, но было и другое, что его беспокоило больше. Пути господни неисповедимы.

Возможно, всевышний учит их на этом примере, а может, они расплачиваются за свои грехи Риджес толком не понимал, что тут такое, но был близок к состоянию религиозной экзальтации, смешанной со страхом. "Мы должны донести его". Как и у Брауна, все трудности и недоразумения свелись у него к этой простой необходимости.