Жан-Доминик Боби: Скафандр и бабочка

С такой же точно тщательностью я соблюдаю смену времен года. В данный момент я освежаю горло дыней и плодами красного цвета. Устрицы и дичь приберегу на осень, если у меня не пропадет желание есть их, поскольку я становлюсь благоразумным, можно сказать, аскетичным. В начале моего долгого воздержания отсутствие еды постоянно толкало меня заглядывать в воображаемый шкафчик для провизии. Я был ненасытен. Сегодня я могу довольствоваться затянутой в сетку самодельной колбасой, которая постоянно висит в каком-то уголке моего сознания. Лионская колбаса неправильной формы, очень сухая и грубо нарубленная. Каждый кусочек подтаивает на языке, прежде чем начнешь его жевать, выжимая весь сок. Эта услада — тоже вещь священная, фетиш, история которого насчитывает около сорока лет. Возраст мой тогда еще располагал к сладостям, но я уже отдавал предпочтение колбасным изделиям, и сиделка моего деда по материнской линии замечала, что при каждом своем посещении мрачного жилища на бульваре Распай я с очаровательным сюсюканьем требовал у нее колбасы. Искусница потакать чревоугодию ребятишек и стариков, эта предприимчивая экономка в итоге одним ударом сумела убить двух зайцев, подарив мне колбасу и выйдя замуж за моего деда как раз перед его смертью. Радость получить такой подарок была ничуть не меньше раздражения, вызванного в семье этим неожиданным бракосочетанием. В моей памяти сохранился лишь расплывчатый образ деда, лежавшего в полумраке со строгим лицом Виктора Гюго — как на пятисотенных купюрах старых франков, которые имели хождение в ту пору. Намного лучше я представляю себе нелепую колбасу среди моих игрушечных моделей и детских книг.

Боюсь, что лучшей колбасы я никогда в жизни не ел.

На значке, приколотом к белому халату Сандрины, написано: «Логопед», однако следовало бы читать: «Ангел-хранитель». Это она придумала условный код связи, без которого я был бы отрезан от мира. Увы, если большинство моих друзей пользуются этой системой после обучения, то здесь, в госпитале, таким способом со мной общаются только Сандрина и одна врач-психолог. Поэтому зачастую я располагаю лишь незначительными мимическими средствами (моргание глазом и кивки), чтобы попросить закрыть дверь, исправить спуск воды в уборной, убавить звук телевизора или приподнять подушку. Мне не всегда удается достичь цели.

С течением времени вынужденное одиночество позволило мне обрести определенный стоицизм и понять, что больничные люди делятся надвое. Большинство из них всегда пытаются уловить мои просьбы о помощи, а другие, менее ответственные, притворяются, будто не видят моих сигналов бедствия. Таков, например, тот болван, который выключил футбольный матч Бордо — Мюнхен на половине игры, наградив меня безжалостным пожеланием: «Доброй ночи». Кроме неудобств с практической точки зрения, невозможность общения вызывает подавленное настроение. Зато дважды в день я чувствую невыразимую поддержку, когда Сандрина, постучав в дверь, просовывает свою мордочку настороженной белочки и разом прогоняет всех злых духов. Тогда невидимый скафандр меньше гнетет меня.

Логопедия — это искусство, заслуживающее того, чтобы о нем знали. Вы представить себе не можете гимнастику, которую машинально проделывает наш язык, чтобы воспроизвести все французские звуки. Сейчас я спотыкаюсь на букве «L». Жалкий главный редактор, который не в состоянии больше выговорить название собственного журнала. В удачные дни между двумя приступами кашля я обретаю дыхание и силу, чтобы произнести несколько фонем. Ко дню моего рождения Сандрина сумела заставить меня внятно произнести алфавит. Лучшего для меня подарка нельзя было сделать. Я услышал двадцать шесть букв, исторгнутых из небытия хриплым голосом, словно возникшим где-то в глубине веков. От этого изнурительного упражнения у меня создалось впечатление, будто я пещерный человек, который открывает для себя речь.

Иногда нашу работу прерывает телефон. Я использую Сандрину, чтобы связаться с кем-нибудь из близких и поймать крупицы жизни, как ловят бабочку на лету. Дочь Селеста рассказывает о своих прогулках на пони. Через пять месяцев мы отпразднуем ее девятилетие. Мой отец объясняет, как ему трудно держаться на ногах, — он мужественно преодолевает свой девяносто третий год. Они с Селестой — два крайних звена в той цепочке любви, которая окружает и оберегает меня. Я часто спрашиваю себя, какое впечатление производят на моих собеседников эти односторонние диалоги. Мне они переворачивают душу. Как бы хотелось не отвечать на их ласковые призывы молчанием.