Шон Томас - Миллионы женщин ждут встречи с тобой

— Телеведущие, — говорю я.

Лиззи озадаченно умолкает. Я прочищаю горло.

— Э-э, ну то есть, это всегда трудно. Когда родители не в ладах. Мои тоже развелись…

— Да… — Она прищуривается, а потом многозначительно улыбается: — Ты что, смотришь на мою грудь?

— Нет.

— Смотришь!

— Ну… да.

Мы смеемся. Она смеется громко. Между нами пробегает искра сексуального влечения. И что-то еще. Я уже чувствую первые симптомы…

Нет, быть такого не может. Конечно нет. И все-таки да. Нет, нет, нет. Но да, да, да. Так и есть. Это первый намек на… можно сказать, что я уже начинаю влю…

Хватит! Держись, дружище. Не будь кретином.

И все же… кто знает? Внутри у меня, похоже, обосновался музей бабочек вроде того, что в Сайон-парке. Я влюбляюсь в эту странную, пухленькую, смешную, сексуальную девочку. А кто запретит мне влюбляться на втором свидании? Что здесь дурного?

В эту минуту экран в моей голове туманится. И когда Лиззи начинает второй пудинг (мой пудинг), я вспоминаю первую девушку, в которую влюбился по-настоящему. С ней я впервые постиг вкус любви.

Ее звали Бриони. Она была миниатюрной (само собой), довольно смуглой, очень красивой студенткой Лондонского университетского колледжа. Родом из Дорсета. Первый раз я увидел Бриони, когда звонил маме из холла в общежитии. Я был неказистым усатеньким первокурсником. Она тоже была неказистой первокурсницей. Но у нее были фантастически красивые ноги и очень короткая юбка. И никаких усиков.

Бриони спускалась по массивной бетонной лестнице, по своему обыкновению чуть приподняв одну руку. Я вытаращился на нее и подумал, что для меня она слишком хороша. А через месяц встретил ее на танцульках. Через два месяца впервые в жизни занялся сексом. В ее комнате, обклеенной постерами. Это был неуклюжий, ужасный, подростковый секс. Но обалденный.

Бриони была первой девушкой, с которой я переспал и в которую влюбился. Обычное дело. И, наверное, ошибка с моей стороны. Потому что Бриони, кроме всего прочего, была немного сумасшедшая. Она завивала волосы плойкой, да так сильно, что порой они начинали тлеть. Крала туфли и побрякушки у знакомых. Ходила в бар без трусиков и потягивала «Фостерс», стыдливо раздвигая при этом точеные ноги, пока я оборонялся, как мог, сгорая в черном огне ее лонных волос.

Я был на седьмом небе от счастья. При мысли о Бриони мое сердце так и норовило выпрыгнуть из груди. Она была загадочной и соблазнительной, неуловимой и сумасшедшей. Я любил в ней все, даже запах горелых волос. Меня переполнял восторг. Хоть морфий впрыскивай и клади в больницу.

Нет, любовь обычно описывают не так. Разве ее можно сравнить с болезнью или раной, которую лечат морфием? Но если не так, то как? Проще любовь нарисовать, что я и попытаюсь сделать. Одна из лучших картинок в моей голове изображает то время, когда нам с Бриони было по девятнадцать, — пик нашей страсти. Представьте…

На моем мотоцикле «кавасаки-200» мы едем по графству Херефордшир и любуемся изумительными пейзажами. В конце летних каникул я привез Бриони в наш старый фамильный дом. Мимо со свистом проносятся деревья, похожие на огромные золотые клетки; плотные живые изгороди подернуты алым и розовым. Божья благодать.

Мы направляемся к моей любимой церковке, затерянной в дальнем уголке графства. Погода стоит теплая, но Бриони за моей спиной слегка дрожит. На ней защитный шлем, взятый у подруги, и новая короткая юбка (она сделала ее сама, покромсав старую на две части).

— Шон!

На мне тоже шлем, поэтому мы едва слышим друг друга.

— Что?!

— Я замерзла!

Еще бы. Я не вижу Бриони, зато очень хорошо представляю: милое личико, как у феи, миниатюрный носик, бледная кожа и жутко недовольная гримаса.

Наверное, ей действительно холодно, но я не хочу останавливаться, потому что мы почти на месте. Чтобы немного ободрить свою продрогшую и наверняка сердитую подругу, я сжимаю ее мягкое, ужасно холодное бедро. Бриони кладет голову мне на спину, и меня переполняет внезапное желание защитить ее (а заодно укусить за голую попку). Потом она вся обмякает — мы подъезжаем. Я медленно сворачиваю, пролетаю несколько садов и останавливаюсь возле старой церкви из красного песчаника.

Слезая с мотоцикла, Бриони едва заметно улыбается, словно бы говорит: «Ну, и что теперь?» На ее лице вновь удивительно робкое нетерпение. С ума сойти. Она смотрит на меня все пристальней, почти насмешливо, потому что я без всякого стыда пялюсь на ее ножки в странных, заляпанных грязью балетках. Она часто покупает черные балетки — строит из себя девочку из группы «Флитвуд Мак», балерину с обложки их альбома «Слухи».