Рэй Брэдбери - Отныне и вовек

— Порой? — встрепенулся Кардифф?

— Пожалуй, и не припомню, когда в последний раз кто-нибудь из наших скончался. Бывает, кого-то машина собьет. Кто-то со стремянки навернется.

— А болезни — коклюш, пневмония?

— Да мы вроде не кашляем. Увядаем, правда… но медленно.

— Насколько медленно?

— Ну, по скромным прикидкам, примерно…

— Насколько медленно?

— Лет за сто, за двести.

— А точнее?

— Пожалуй, лет за двести. Еще время не пришло подводить черту. Мы ведем отсчет всего лишь года с тысяча восемьсот шестьдесят четвертого — шестьдесят пятого, по календарю Линкольна.

— Все местные жители?

— Все.

— И Неф тоже?

— Не стану обманывать.

— Да ведь она моложе меня!

— Почитай, в бабки тебе годится.

— Ужас какой!

— Такими нас сотворил Господь. Но на самом деле климат тоже играет свою роль. И еще — вино, разумеется.

Кардифф уставился на свою пустую рюмку:

— Кто пьет это вино, тот живет до двухсот лет?

— Если не употребляет до завтрака. Да ты пей в охотку, мистер Кардифф, не стесняйся.

Элиас Калпеппер подался вперед, изучая записи в блокноте Кардиффа.

— Какие еще будут сомнения, вопросы или соображения?

Кардифф в задумчивости перечитывал свои заметки.

— В Саммертоне, по-моему, бизнес на нуле.

— Теплится кое-что по мелочи; но настоящих зубров нет.

— Бюро путешествий отсутствуют, железнодорожный перрон только один, да и тот грозит рассыпаться в прах. Главная дорога — сплошные колдобины. Никто никуда не ездит, да и сюда почти никто не заглядывает. Как вы умудряетесь держаться на плаву?

— Пораскинь мозгами. — Калпеппер пососал трубку.

— Да я пытаюсь, черт побери!

— Ты ведь слышал про полевые лилии. Мы не трудимся, не прядем. [6]Как и ты. Тебя не тянет скитаться по свету, правда? Разве что в редких случаях, вот как теперь. В основном все путешествия совершаются у тебя меж двух ушей. Верно я говорю?

— Как же я не догадался! — вскричал Кардифф, хватая блокнот. — Отшельники. Анахореты. Затворники. Каких десятки и сотни. Вы — писатели!

— Верно мыслишь.

— Занимаетесь сочинительством!

— В каждой комнате и мансарде, на каждом чердаке, в подвале и чулане, по обеим сторонам дороги, от центральной площади до городских окраин.

— Все жители? Целый город?

— За исключением горстки неграмотных лентяев.

— В жизни о таком не слышал.

— Теперь услышал.

— Зальцбург — город музыкантов, композиторов, дирижеров. Женеву населяют банкиры, часовых дел мастера, неудачливые горнолыжники. Нантакет — по крайней мере, в прежние времена — это флотилия, матросы, вдовы китобоев. [7]Но здесь-то, здесь!

Вскочив с кресла, Кардифф, словно безумец, вперился во мрак ночного города.

— Не жди услышать треск пишущих машинок, — предупредил Калпеппер. — У нас тишина.

«Карандаш, авторучка, записная книжка, лист бумаги, — подумал Кардифф. — Шепоты грифеля и чернил. Неслышные, как лето, мысли в неслышный, как лето, полдень».

— Писатели, — пробормотал Кардифф себе под нос, — без нужды не скитаются по свету. А рукопись не выдаст, какого ты роду-племени, какого пола, какого роста. Хоть лилипут, хоть великан. Писатели! Черт меня раздери!

— Не чертыхайся.

Кардифф обернулся к своему собеседнику:

— Уж не хотите ли сказать, что все они печатаются?

— Большинство.

— Назовите какие-нибудь имена — может, я знаю?

— Ты не знаешь, а я не скажу.

— Заповедник талантов, — выдохнул Кардифф. — Но что их всех сюда привело?

— Гены, хромосомы, склонности. Разве тебе не известно о литераторских поселках? Вот и у нас такой, только размерами побольше. Мы — единомышленники. Родственные души. Никто никого не зажимает. Кстати, алкоголиков у нас не встретишь, попоек и оргий не бывает.

— Иначе говоря, Скотту Фитцджеральду сюда путь заказан?

— Близко не подпустим.

— С тоски повеситься можно.

— Только если лишиться карандаша и бумаги.

— А вы тоже пишете?

— В меру своих скромных возможностей.

— Поэт, не иначе!

— Зачем так громко? Еще услышат.

— Вы — поэт, — повторил Кардифф шепотом.

— Мой конек — хайку. В полночь нацепляю очки, берусь за перо. Правда, слоги не укладываются в размер.

— Ну-ка, ну-ка?

Калпеппер продекламировал:

Кардифф оценивающе присвистнул:

— Как бы я ни старался — мне такого не сочинить!

— А ты не старайся. Просто сочиняй.