Кристофер Ишервуд - Труды и дни мистера Норриса

Если уж Артур начал изливать по телефону душу, остановить его не было никакой возможности. Чаще всего в таких случаях я просто клал трубку на несколько минут на стол, зная, что когда я опять поднесу ее к уху, он будет все так же безостановочно тараторить на том конце провода. Однако сегодня у меня был ученик, который ждал урока английского языка, так что мне пришлось прервать Артура самым невежливым образом:

— Ну, значит, договорились. В «Тройке». В одиннадцать.

— Самое удобное для меня время. А я тем временем постараюсь не есть лишнего, пораньше лечь спать и вообще как смогу приготовлюсь к целой ночи Wein, Weib und Gesang. [3] Вина, женщин и песен (нем.). В особенности в том, что касается Wein. Благослови вас Бог, мой мальчик. До свиданья.

Вечером под Новый год я поужинал дома с домохозяйкой и с остальными жильцами квартиры. В «Тройку» я, очевидно, приехал уже будучи, изрядно пьян: у меня отложилось в памяти, что я очень удивился, когда, глянув ненароком в зеркало в гардеробной, обнаружил у себя на лице накладной клоунский нос. В ресторане было не протолкнуться до такой степени, что разницы между танцующими и теми, кто просто стоял в проходах, не было практически никакой. Некоторое время порыскав по залу, я в конце концов обнаружил в дальнем углу Артура. С ним за столиком сидел еще один господин, несколько младше его, с моноклем и набриолиненными темными волосами.

— Ах, Уильям, вот и вы. А мы-то уже начали было беспокоиться, что вы нас надули. Позвольте мне представить друг другу двух моих самых близких друзей: мистер Брэдшоу — барон фон Прегниц.

Барон, человек светский и скользкий, склонил голову. Выгнувшись в мою сторону, более всего похожий в этой позе на выпрыгнувшую из воды треску, он спросил:

— Извините, вы хорошо знаете Неаполь?

— Нет. Ни разу там не был.

— Прошу прощения. Ошибся. У меня было такое чувство, что мы с вами уже где-то встречались.

— Не исключено, — вежливо ответил я, удивляясь про себя, как он может улыбаться и не ронять при этом монокля. Монокль был без ленточки и без оправы и выглядел так, как будто его ввинтили в розовое, гладко выбритое лицо барона путем какой-то кошмарной хирургической операции.

— Тогда, может быть, вы были в прошлом году в Жуан-ле-Пен?

— Нет, боюсь, что нет.

— Ага, понятно, — вежливая улыбка сожаления. — В таком случае, прошу меня извинить.

— Какие пустяки, — сказал я. Мы оба рассмеялись самым сердечным образом. Артур, который, кажется, был рад, что я произвел на барона благоприятное впечатление, тоже к нам присоединился. Я единым махом опрокинул в себя бокал шампанского. Оркестрик из трех музыкантов играл: «Gruss' mir mein Hawai, ich bleib' Dir treu, ich hab' Dich gerne». [4] Привет, мой Гавай, я верен тебе, я тебя люблю (нем. диал.). Танцующие, столпившись под огромным закрепленным под потолком навесом, который тихо поблескивал в восходящих потоках нагретого и прокуренного воздуха, раскачивались в медленном, полупаралитическом ритме.

— Вы не находите, что здесь немного душновато? — с беспокойством спросил Артур.

В витринах за стойкой стояли подсвеченные снизу бутылки с разноцветными напитками, фуксиновые, вермильоновые, изумрудные. Казалось, они освещали собой весь зал. Табачный дым ел глаза, и по щекам у меня потекли слезы. Музыка то пропадала, то вдруг начинала звучать неестественно громко. Я провел рукой по клеенчатой драпировке алькова у себя за спиной и удивился, до чего она прохладная на ощупь. Лампы были похожи на колокольчики альпийских коров. А над стойкой бара, на самом верху, сидела лохматая белая обезьяна. Еще чуть-чуть, еще один глоток шампанского, ровно один глоток — и на меня снизойдет озарение. Я сделал глоток. И тут же с необычайной ясностью, без злобы, без страсти, понял, что такое жизнь. Помню только, что она имела какое-то отношение к блестящему, медленно поворачивающемуся вокруг своей оси навесу под потолком. «Да, — прошептал я сам себе, — пускай себе танцуют. Они танцуют. Я рад».

— Знаете, а мне здесь нравится. Просто невероятно, — с восторгом сообщил я барону. Он вроде бы совсем не удивился.

Артур с торжественным видом сдержал отрыжку.

— Дорогой Артур, ну зачем вы такой печальный. Устали?

— Нет, Уильям, не устал. Может быть, просто немного задумался. В подобных ситуациях есть своя торжественная нотка. Вы, молодежь, имеете полное право радоваться жизни. Веселитесь, я ни на минуту вас не осуждаю. Но всякому человеку есть что вспомнить.