Олег Куваев - Олег Куваев Избранное Том 2

Копков еще раз вскинул глаза, точно с изумлением разглядывал неизвестных ему людей, и так же неожиданно смолк, отвернул голову в сторону.

Внизу хлопнула дверь, послышались шаги на лестнице, топот, кто–то отряхивал обувь. Весь окутанный снегом, который, как прессом, был вдавлен в ткань пальто, появился Сергей Баклаков.

— Ханыги! Тунеядцы, — счастливо сказал он, — привет!

— Садись. Замажь стопку, — сказал Салахов. — Я пока выгребу снег из твоих карманов.

Сергей Баклаков, похудевший и загорелый, сел за стол. Ему пододвинули бутылку. Он внимательно прочел этикетку: «спирт питьевой» и отодвинул бутылку в сторону.

— Захожу в барак, пусто. Комната заперта. Ломлюсь в одну, в другую — мертвая тишина. Южак погромыхивает. Раз южак, значит, кино нет. Где народ может быть? Только в управлении.

— Ты в секту вступил, Серега. Утверждаю честью, — сказал Жора Апрятин.

— Ты отст–т–тавил бутылку в сторону, и глаз у тебя нехороший. Ты сектант, Серега.

Только сейчас все заметили, что Жора Апрятин все–таки превысил норму и что глаз у Баклакова действительно тревожный и «нехороший». Но спрашивать о таких вещах было не принято.

— Ты–ы! — с коротким смешком сказал Баклаков. — Не городи ерунды, Жора. Пей пиво, Вася, да учись хорошенько. Ты–ы!

Разглядывая наутро после «вечера полевиков» желтый баклаковский портфель, Гурин сказал:

— Шикарный портфель. Предвижу: сейчас ты извлечешь из него нетленные славянские ценности: иконы и лапти.

— Зачем? Ты богомольный, что ли? — удивился Баклаков. — А лапти?

— Неужели ты не в курсе, сокоешник? Лучшее украшение жилища. Особенно если в экспортном исполнении. Лапти в экспортном исполнении! Неужели ты не понимаешь, что это шикарно!

— Брось, — сказал Баклаков. — Не крути мозги.

— Отстал ты от века, сокоешник. Пишут мне, что интеллигенция спохватилась. Утеряли–де национальную самобытность. Вспомнили про прялки, иконки и народную речь. Про траву, грибы вспомнили. Утеряли–де в суете простоту ощущений.

— Себя они потеряли, — сказал Баклаков, вспомнив бабку Аришу.

— Это ты прав, сокоешник. Но это же старая беда. Теперь в моде народные корни. Лапоть — это разве тебе не исток?

— Не знаю кто тебе пишет, — сказал Баклаков. — Передай им от меня: пусть идут к черту. Или по–народному выразиться? От бороны, так сказать?

— Это не требуется, — сказал Гурин. — Я передам простыми словами.

— Скажи, что насчет лаптей у Баклакова полный порядок. Насчет связи с корнями тоже бессонницей не страдает. Пойду поздороваюсь с теми, кого не видал.

Когда он вернулся в комнату, он увидел над койкой Гурина свою, видно заранее припасенную Гуриным, фотографию. На фотографии Баклаков был очень могучий, с расстегнутой на груди рубашкой, с победной ухмылкой. Вкось фотографии шла надпись — «Сокоешнику от основоположника. С. Баклаков». Над своей кроватью он увидел точно такого же размера портрет Гурина. И дарственную надпись — «Основоположнику от сокоешника. А. Гурин».

— Почему ты меня в основоположники произвел? — смеясь, спросил Баклаков. Он понял, что уживется с Гуриным.

— А ты обязан им быть. Есть в тебе нечто. В тебе есть упрямство забивающей сваю чугунной бабы. Такие всегда становятся основоположниками.

— Чего?

— А чего–нибудь, — хохотнул Гурин. — Важно им быть.

— А ты будешь?

— Я для этого слишком умен, — серьезно сказал Гурин. — Ум у меня уж очень лукавый. Можно сказать, развратный. Из таких, как я, получаются блестящие неудачники. Сила основоположников в их моральной уверенности. Здесь и есть мое слабое место. Веры в себя маловато. Толпе я не верю. Сильным мира сего не верю. Но и себе тоже не верю.

…Баклакову нравилось умение Гурина облечь любую минуту жизни в яркую словесную оболочку, так что эта минута начинала сверкать, как заводь в реке времени. «Питерские приятели» присылали Гурину не только коньяк и новые веяния моды. Они присылали ему пачки английских, американских, немецких геологических журналов. Гурин ненавязчиво подсовывал Баклакову перевод или реферат статьи: «Почитай старика Рамберга. Тебе это интересно». В отношениях с Сергушовой у них установился тон шутовского соперничества.

Они ходили к ней вместе.

— А не навестить ли нам нашу приятельницу? — говорил Гурин. Они натягивали полушубки и шли через Поселок к домику невдалеке от бухты и издали смотрели, светится или не светится окно. Окно, как правило, светилось, она предпочитала сидеть дома на оранжевом одеяле «Сахара». Сведения для корреспонденции ей дружески поставляла местная редакция. Собственные командировки она отложила до весны. «То, что в полярную ночь ничего не видно, я отлично вижу здесь».