Мордехай Рихлер - Улица

— Скажешь тоже!

— Дэнни тебе сроду ничего плохого не делал.

— Не нравится мне его физия дурацкая, понял? Меня от нее воротит.

Мы с Дэнни после школы возвращались домой вместе, и я намекнул ему, что не прочь был бы познакомиться с ребятами, «ну и девчонками», признался я, у которых более серьезный подход к жизни. Нельзя же ограничивать себя одним спортом. И я рассказал Дэнни скабрезный еврейский анекдот, надеясь таким образом снова подвести разговор к девчонкам. Рассказал любимый анекдот Сегала про Блумберга, но едва я дошел до того, что у коммивояжера, одного из наших, был член что твой батон колбасы, как Дэнни меня оборвал:

— Ты шовинист, — сказал он.

— Шутишь? А что — это плохо?

— Уж чего хорошего. Слушай, хочешь пойти в пятницу вечером на собрание?

— Почему бы и нет?

Разговор наш состоялся во вторник. В среду я помчался в парикмахерскую Ирвинга — постричься на голливудский манер. Поддался на уговоры и подвергся косметической процедуре, сулившей избавить меня от уродливых угрей. В четверг взял из чистки спортивную куртку об одной пуговице, купил расписанный вручную галстук в магазине Морри Хефта. Надел новые брюки от костюма и был готов за час до собрания. Когда же наконец Дэнни зашел за мной, его вид меня удивил — на нем был заношенный свитер и мешковатые брюки, в которых он ходил в школу.

Спиртного на сборище не имелось. Проигрыватель имелся, но танцевать буги никто не умел. Деваха с гитарой — ее кучерявые волосы стояли дыбом — села на пол, и под ее водительством сборище стало петь одну за другой народные песни: «Джо Хилла», «Los Quatros Generales» [80] «Четыре генерала» ( исп. ). . Когда настал мой черед выбирать песню, я, приобняв сидевшую рядом девчонку, предложил спеть одну, которая начиналась так:

— Кто привел этого типа? — спросила какая-то пискля.

— А что, если спеть «Алле, Ита»? — я дал обратный ход. — Это комическая переделка «Alouette» [82] «Ласточка» ( франц. ). — «Алле, Ита, ты что же это?»

— Заткнись, — взмолился Дэнни и ткнул меня локтем.

— Но в ней же нет ничего неприличного.

— Между прочим, — сказала кучерявая ледяным тоном, — это безвкусное искажение одной из немногих истинно народных франко-канадских песен.

Ниже по склону на две улицы шла Главная. Изобилующая соблазнами и одновременно убогая, грязная, с теснящимися одна к другой лавчонками, товары в которых, чем бы они ни торговали — хоть мебелью, хоть овощами, — были либо плохими, либо подпорченными. Повсюду висели — и до сих пор висят — объявления: ФАНТАСТИЧЕСКИЕ СКИДКИ или РАСПРОДАЖА: НЕБЫВАЛЫЕ ЦЕНЫ, но выгадать здесь ничего и никогда невозможно.

Цель Главной — а там каждый мог найти себе что-то по вкусу — была ободрать бедняка как липку, но при всем при том, где как не на Главной мы развлекались, воспитывались и, конечно же, утешались. Через улицу напротив синагоги ты мог посмотреть КАРТИНУ — МЕЧТУ МУЖЧИНЫ. Чуть дальше мог посетить Рабочий кружок, ну а если тебе такое нравится — стриптиз. Вишенка, Марго, Лили Сен-Сир. За углом помещались ритуальные омовения — швиц или миква, куда мой дед ходил с приятелями перед Великими праздниками. Из пышущих жаром парных они выскакивали красные как раки и блаженствовали, нахлестывая друг друга вениками, которые мастерили из сосновых веток. Туда строго ортодоксальные женщины ходили раз в месяц совершать омовение.

На Главную — куда же еще — меня водили раз в год перед Великими праздниками справлять новый костюмчик (дешевый твид немилосердно чесался) и ботинки (со скрипом). На Главной — где же еще — мы покупали фрукты, мясо, рыбу, при этом в первую голову надо было следить, чтобы тебя не обвесили. На Главной находились китайская прачечная — «Вот уж кто работает так работает»; итальянец, изготовлявший шляпные болванки, — «Тони, он хороший гой. Всегда был против Муссолини, с самого первого дня»; прогуливались франко-канадские священники — «Кое-кто из них говорит на иврите». — «Если хотите знать мое мнение, это уже перебор. Хорошенького, вы же понимаете, понемножку».

Когда на Главную отправлялись за покупками, ребят моего возраста брали с собой — носить сумки. Старики потчевали нас понюшками табаку, в кулинариях нас угощали обрезками салями, картежники совали нам конфетки — считалось, что это приносит удачу, — и везде и повсюду нам делали козу, щипали за щеки. Ничего лучше, чем «Он, слава тебе, Господи, кушает дай Бог всякому», а позже, когда мы стали ходить в школу, — «Он в своем классе первый», о нас нельзя было сказать.