Герард Реве - Милые мальчики

— Гсссп Пррритс-Тит! — сказал я.

— Да, — по-своему истолковал Мышонок. — Тебе бы надо почаще появляться при Дворе.

— Это имеет свои плюсы и минусы, — согласился я.

— А ты меня с собой разок не возьмешь?

— Тебе нужно заниматься другими делами, Мышонок. Ты еще так молод. Жизненный путь ты прошел лишь до середины, в сущности, ты — часть этой жизни. А я счеты с ней покончил. И теперь воспринимаю ее примерно такой, какая она есть. Теперь Королева призывает меня, дабы узнать мой приговор, а также испросить совета в области окружающей среды, биотехники и двусторонних соглашений. Воли тебе не занимать, прилежания тоже, речь не о том, но ты никогда не будешь в состоянии усидеть на месте. Для этого ты слишком нетерпелив. Ты будешь постоянно за что-то хвататься, — хорошенькая ценная картинка, например, и вдруг — бац! — одни осколки. Твое время при Дворе пока не пришло. Тебе нужно еще пошататься, поколесить по свету, хмелея от вина собственного любострастия. Королева того же мнения. Еще семь долгих лет похероводишь. И лишь тогда угомонишься.

— А ты сам тоже семь лет хероводил?

— Нет, любовь моя, дольше. Скажем, трижды по семь лет, около того. Добрых два десятка лет. Под конец, Мышонок, это стало меня утомлять. Но я честно рассказал об этом Ее Величеству: это лучше всего.

— Ты говорил об этом с Королевой? О том, что так долго хероводил?

— Я обо всем говорил — чистосердечно. Обо всей моей растленной жизни. Королева и сама так хотела. Даже настаивала. Но я был осмотрителен в выборе слов. Существует масса вещей, которые, безо всякой на то нужды, можно облечь в непристойную форму. Я всегда выражался сдержанно. И если порой возникало нечто такое, о чем мне казалось неуместным говорить вслух, я записывал это на простенькой грифельной доске: на табличке, что всегда лежала на столе, или на той, которую Королева неизменно держала при себе на пышно изукрашенном слоновой костью шнурке, даже во время наших прогулок, поскольку часто, слишком часто являлись мне самые разные мысли и слова, и тогда я внезапно говорил: «Вашу табличку, Ваше Величество». В первую очередь, когда речь шла о тебе. «Мышонок так мил и так хорош собой, Сударыня», — говорил я. — «Самое же упоительное, это его…» — и я записывал слово на табличке, которую Королева извлекала из складок своего развевающегося одеяния и которая крепилась к ее поясу изящным шнурком. Мягким серым грифелем записывал я на этой табличке слово, или слова, и подносил ее Королеве, как волшебное зеркало, и шнурок, крепивший ее к талии Ее Величества, напрягался и, туго натянутый, застывал: так связывал он нас… И тогда она улыбалась… потом я проводил по табличке языком и, стерев написанное, возвращал дощечку ее Величеству. «Сколько лет ему?» — «Он едва достиг совершеннолетия». — «Еще так юн?» — «Да, Ваше Величество. Не находит ли Ваше Величество, что он должен еще семь лет, без устали… Одну секунду, Вашу табличку, молю Вас, Ваше Величество». И я записал слово. Королева чуть помедлила, однако сию же секунду кивнула, и слегка улыбнулась, почти неприметно. «Да, это было бы недурно. Скажите ему об этом». — «Должен ли я буду присовокупить, что это есть всемилостивейшее распоряжение Вашего Величества?» — «Пожелание, я бы сказала». — «Это одно и то же, Сударыня». Возможно, Мышонок, тебе покажется странным, что столь неизмеримо более высокого по сравнению с нами ранга особа снисходит до чего-то такого… обыденного… Но Королева очень, очень мудра. Порой ее охватывает чувство, что она бесконечно стара и изнурена, и оттого она все понимает. Столь тяжелы и утомлены ее веки, что их приходится поддерживать при помощи двух стеклянных палочек… На фотографиях эти палочки, разумеется, заретушированы…

— Ну, началось… А дальше?

— И тогда я с безумной скоростью — разумеется, в высшей степени почтительно распрощавшись с Ее Величеством, это уж само собой разумеется — устремляюсь в твоем направлении. Ты помнишь, я как-то рассказывал тебе, что с одной стороны королевский сад переходит в аллею, где Королева и я имели обыкновение прогуливаться? Так вот, эта самая аллея по случайности является продолжением той, что пролегает возле школы Фонсика: школа там совсем рядом. В сущности, это та самая аллея, где ты останавливаешься в своем роскошном темно-красном спортивном автомобиле поболтать с Фонсиком. По выходе из дворца мне нужно проехать еще порядочный кусок по той же аллее в моем старом, ржавом, хлюпающем, но все еще пикантно похрапывающем присносущем грузовом «Ситроене», где мои книги, походная печка, конторки, чернильницы и карандашницы вовсю отплясывают и бьют чечетку, как вдруг я вижу тебя вдали у обочины, в этом твоем великолепном темно-красном спортивном авто, и вы с Фонсиком стоите, уставившись друг на друга как завороженные.