— Идем, Сизов, — повторил терапевт. — Идем. Я разглажу твои морщины и уберу твою седину.
Так же, как в летний праздничный вечер, когда итакийцы встречали Сизова, длинная цепочка гостей выстроилась — затылок в затылок, — чтоб выразить искреннее участие Пал Палычу и Поликсене. Она стояла рядом со свекром — черный трагический платок обручем стягивал ее волосы.
— Мужайтесь. — Прочувствованно вздохнув, гость братски потряс руку Пал Палычу. — И вы мужайтесь, великая женщина.
— Мужайтесь, — сказал и другой итакиец. — Мы — с вами. Итака вами гордится.
— Вы, Нестор, держитесь по мере сил. Нетрудно представить, что вы испытываете. Друг детства, товарищ беспечных дней… Сегодня и к вам пришло испытание.
— Пал Палыч, дорогой председатель. Теряя сына, находишь друга.
— И что еще важней — гражданина.
Гостей поддержал терапевт Чугунов:
— Я убежден безоговорочно, что переход совершится плавно.
— Уверен, Поликсена, вы выдержите. И вы, и красота ваша — также.
— Все преходяще, — сказала женщина.
— И вы, дорогая Зоя, мужайтесь.
— Я это делаю как могу, — сказала Зоя проникновенно. — Другого, впрочем, не остается.
— Вы — дочь отечества. Вами гордятся. Вы — героическое существо.
Зоя с достоинством вздохнула:
— Итака не спрашивала меня, хочу ли я стать ее героиней. А я — лишь женщина, и не больше. Но наступает мгновенье истины…
— Да, драматическая ситуация, — сказал Виталий. — Но я в вас верю. И в Поликсену я тоже верю. Вы справитесь. Никаких сомнений.
— Благодарю вас, — сказала Зоя. — Признаюсь, смотрю на вас не без зависти. Пожалуй, и с некоторым восхищением. Умеете остаться в сторонке.
— Умею, сестра моя по Совету, — охотно согласился Виталий. — Искусство обязано быть объективным. Моя зависимость от гитары подсказывает мне диспозицию. «Однажды, вопреки эпохе, ее багровым облакам, послать сигнал: „Дела неплохи“ — и дать надежду простакам».
— Великодушно, — поморщилась Зоя.
Виталий благодушно продолжил:
— «А в дни торжеств, когда так пышно людские празднуют стада, прошелестеть почти неслышно: „Не торопитесь, господа“».
После чего он спросил заботливо:
— Ты что-то говоришь, Поликсена?
— Я повторяю другие строки, — негромко проговорила женщина. — «Чей голос вспомнишь ты сегодня? Чьих рук кольцо? Чьи губы жгут все безысходней твое лицо?» Я помню. И тоже сегодня спрашиваю.
— Спасибо тебе за мои стихи, — очень серьезно сказал Виталий. — В твоих устах они задышали.
Сочувствие выразил и цензор. Его широкая физиономия, раздвоенная линией рта, смахивала на афедрон.
— Ну что тут скажешь, я сокрушен, — сказал он, тряся руку Пал Палычу и пожимая ладонь Поликсены. — Совсем недавно так славно беседовали о нежелательности раздражителей и необходимости ограничений. Отлично понимали друг друга. Но то были вопросы теории, а древо жизни, хотя и зелено, может ударить, если приблизиться. Особенно в грозовую погоду.
— Рок, господа, всевластный рок, — вздохнул Пал Палыч, — мы лишь песчинки. Все напрягаемся, суетимся, ведем рассеянный образ жизни… А рок величествен и безжалостен. Вспомните, как он швырнул Эдипа в объятья его несчастной матери.
Эти слова, бог весть почему, словно ударили Поликсену.
— Хоть в этот день, дорогой мой свекор, избавьте от ваших великих мифов. При чем тут мать, скажите на милость?! Сын ваш лежал в моих объятьях.
— К слову пришлось, — сказал Пал Палыч.
Нестор проговорил примирительно:
— Сказав о матери, председатель, должно быть, имел в виду Итаку. Сизов любил ее горячо, но эта любовь обошлась ему дорого.
Пал Палыч благодарно кивнул и вместе с тем попенял Поликсене:
— Уж слишком ты сегодня нервна. Нужно быть мужественнее, невестушка. Да и не надо меня огорчать. Я ведь люблю тебя больше дочери.
— Очень надеюсь, что меньше, чем сына, — мрачно заметила Поликсена.
Пал Палыч покачал головой:
— Неблагодарная ты особа. Всегда я радел о твоем самочувствии. Я говорил ему по-отцовски, что самая большая любовь требует грации и изящества. Тем ббольших, чем больше эта любовь. Иначе любовь тебя растопчет. Но он был романтиком, господа. Все говорил о свободных людях. Я по-отцовски остерегал его: «Что знаешь ты о свободных людях? Да видел ли ты их лицом к лицу? Последние свободные люди жили в пещерах. Еще до античного благоухающего утра. Да и они были вряд ли свободны. Хотя бы от своих предрассудков. А вслед за ними мир заселили сплошь прихожане и богомольцы. Эти без пастырей — никуда».
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу