Марен Мод - Сальто ангела

— Я всегда была женщиной. Если руанский суд не признает этого, я пропала.

— Руан? Вы родились в Руане? Суд там не самый мягкий…

— Я знаю. Но для того чтобы исправить запись в метрике, нельзя провести процесс в другом месте. Только там, где родился.

— Вы мне симпатичны. Я вам помогу. Тем более что, по моему мнению, вы представляете собой случай псевдогермафродизма. Ясно, что между двенадцатью и двадцатью годами не произошло развития по мужскому типу. Это вопрос не транссексуальности, мы должны говорить об интерсексуальности.

Я слушаю его как Господа Бога. Я смотрю, как он пишет мою Библию.

Слабое развитие гениталий….. развитие молочных желез типично женское….. отсутствие вторичных половых признаков мужского типа…

… перенесенное хирургическое вмешательство можно считать совершенно законным…

Я вспоминаю тот отрывок из его книги, который поддерживает мою надежду:

«Когда неразвитость полового члена очевидна, как и его неспособность к совокуплению… можно без колебаний превратить этого человека в женщину. Ни один аргумент ни морального, ни юридического порядка не является обоснованным и не противоречит этой терапевтической акции, из которой закономерно следует обязательное исправление в актах гражданского состояния, в данном случае перемена мужского пола на женский».

Он ставит дату под шестью страницами, исписанными очень элегантным почерком: 17 октября 1977 года. Потом добавляет: «Передано в собственные руки с правом использовать в своих интересах». Подписывает. Я бы с удовольствием его расцеловала…

— Я уже стар, но суд не может не принять во внимание мои аргументы. Мы выиграем процесс. Если они назначат эксперта, сообщите мне. И послушайтесь меня, не устраивайте шумиху в прессе. Эти дела очень деликатные, ваш случай особенный, а во Франции так мало специалистов…

Мой отец тоже поддерживает меня в моем деле. После многих лет молчания и депрессии его обращение к суду поразило и взволновало меня. «В то время не было принято заниматься вопросами пола, и мы слишком долго подавляли проявление женских черт в этом ребенке в угоду общественной морали и предрассудкам… Это было нашей ошибкой и причиной его несчастий».

Надо ждать, ждать… Мои нервы напряжены, ожидание и жизнь в провинции, как в тюрьме, даются мне нелегко. Да к тому же моя мать иногда восклицает: «У меня ведь не гостиница и не ресторан! Когда же ты начнешь зарабатывать себе на жизнь?»

Все считают, что я держусь молодцом, но я-то знаю: я привязана к жизни ниточкой, за которую скоро потянут судьи в Руане. Когда?

Понедельник 24 апреля 1978 года. Даже в день операции я так не волновалась. Тогда это касалось только меня лично.

Сегодня — меня и их. Вас, всех остальных. Я знаю также, что я — надежда той горсточки людей, которые похожи на меня. Если я выстою, впервые после вековых отказов и скандала с Божией Коровкой, они тоже обретут надежду.

Но в это утро я эгоистка и думаю только о себе.

С трудом глотаю кофе. Я, конечно, тщательно продумала свою одежду и два дня назад уже все приготовила: платье из ткани «куриная лапка» и черный пиджак. Все очень строго и элегантно.

Я не ходила накануне в церковь и не надела хлопчатобумажные трусы. Я — это я, а не карикатура на меня. Мод Марен садится в поезд. В ее сумке заключение адвоката. Над Руаном солнце, мимо проплывает квартал моего детства. Выхожу, иду по улице Жанны д'Арк до Дворца правосудия, великолепного и внушительного.

Первая палата по гражданским делам в глубине коридора. Меня просят подождать. Со мной мой руанский адвокат Франсуа Агера. Мы ждем Жизель Алими. Ее все еще нет.

Дела разбираются одно за другим. Ответственность за причинение ущерба, неуплата долгов… Рядом со мной ссорятся два пожилых адвоката. «С годами у вас портится характер», — говорит один старик другому. В такой атмосфере трудно оставаться спокойной. Я чувствую, что руки и ноги у меня холодны как лед.

Я узнаю прокурора, который будет участвовать в процессе. Он что-то читает. Плотный, рыжеватый, похожий на нормандского крестьянина.

Секретарь суда погружена в свои бумаги. Время от времени она поднимает свою темноволосую головку и озабоченно смотрит по сторонам.

Я нетерпеливо слушаю мелкие дела и наблюдаю за председателем. Ему лет пятьдесят, худой, седеющие волосы, строгий голос… Конечно, именно он будет принимать решение, вряд ли с двумя заседателями, похожими на гротескные персонажи картин Домье, тут особенно считаются.