Эндрю Грир - Исповедь Макса Тиволи

— Я поговорю с ним, я скажу ему… Я напомню о тебе…

— Правда?

— Я скажу ему, какая ты красивая.

— А он считает меня красивой?

— Конечно. Он считает тебя самой прекрасной девушкой.

— О Боже.

— Да-да, самой прекрасной девушкой из всех, что ему доводилось встречать.

— Самой прекрасной девушкой… — восторженно повторила она.

Элис покинула гостиную куда более счастливой. Она взяла с меня все эти глупые обещания, данные, только чтобы удержать ее в комнате, чтобы найти хоть один повод для новой беседы и чтобы у нас была своя тайна. Ради этого стоило любой ценой прекратить отношения с миссис Леви. Я сдержанно кивнул. Перед уходом Элис поцеловала меня в лоб, и я, почувствовав мягкую ткань ее воротничка, подумал о том, что стал для нее больше чем другом, больше чем заговорщиком, я стал ее единственной тропинкой к любви. Как по субботам Элис зависела от того, разведу ли я огонь, так теперь она зависела от того, принесу ли я весточку, которая согреет ей сердце. И хотя я понимал, что легкая улыбка на ее губах предназначалась не мне и в бессонные ночи Элис будет вздыхать вовсе не о моем бородатом лице, я все-таки играл для нее значимую роль, пусть и не главную. Я стал слугой ее сердца. В молодости мы часто соглашаемся на то, чем никогда не насытимся.

О чем ты думаешь теперь, Элис, читая мои записи? Ты знаешь, к чему все приведет, и, уверен, можешь рассказать эту историю совсем по-другому. Например, ты могла бы представить себя более невинной и запутавшейся, крохотным осколком стеклянной Элис, звенящей в окне, или могла бы наводнить рассказ множеством деталей, о которых я ничего не знаю: как Хьюго посмеялся над твоей догадливостью; о крупных волнующих лепестках «Королевы Виктории»; о злости на пропавшего отца; о странном чувстве, возникшем, когда старик развязал ленту в твоих волосах. И хотя в моей версии Хьюго — всего лишь человек, случайно вставший между нами, уверен, ты любила всей душой, как мы всегда думаем; ты все еще греешь руки над угольками первой любви; тебя, повзрослевшую женщину, не убедить, что это была всего лишь случайность.

Я поговорил с твоей мамой, ты знаешь? Ну, разумеется, поговорил. Я сказал ей по секрету, что ты влюбилась в Хьюго, а он тебя недостоин. Я не лгал, но поступил жестоко; ведь миссис Леви стала фыркать или вздыхать, стоило тебе упомянуть о нем. Сейчас я вижу: это лишь разожгло твою любовь.

Однажды ночью ты была другой. Ты помнишь. Однажды ночью Мэгги открыла дверь, и ты ворвалась в комнату. Ты не села на плед и не покраснела, в твоем лице не было ни кровинки. Ты опустилась в старое отцовское кресло, поправила волосы, затем взглянула на меня и произнесла без малейшей нотки обвинения:

— Он не любит меня.

Ты отмахнулась от слов утешения и слегка дрожала, продолжая повторять, что ты достаточно умна, чтобы видеть очевидное. Он не любил тебя; нет, определенно не любил. Это было ясно с самого начала. Ты носила безвкусное детское ожерелье и дешевые туфли, которые постоянно спадали. Вытащив из ридикюля сигарету, ты сказала: «Теперь я настоящая женщина». В четырнадцать лет — и настоящая женщина! Я замолчал и смотрел, как ты строишь эту женщину из дыма, рождаешь ее своим дыханием.

Повисла тишина, она плыла по комнате в неверном лунном свете. Когда образ растаял, я, сам не знаю почему, упал к твоим ногам и зарыдал. Ты коснулась моих волос и произнесла какие-то нежные слова, от которых всегда становится спокойнее.

А потом ты пробормотала то, чего я никогда не забуду:

— Я чувствую себя такой старой…

— Что? — поднял глаза я.

Ты покачала головой, отгоняя эту мысль.

— Ты не можешь чувствовать себя старой, — горячо произнес я.

Ты лишь слегка качнулась в кресле, не убирая руки с моей головы, и закурила новую сигарету. Комната укутала тебя таинственной тенью, превратив в старуху, которой ты когда-нибудь станешь.

— Я будто витаю над своим телом. И вижу саму себя, свои дурацкие движения — как завариваю чай, смахиваю пыль со шнуровки платья, ворчу, что оно слишком быстро испачкалось, вместе с мамой просматриваю визитные карточки. Быть собой в этих ситуациях — пара пустяков, я слишком долго занималась подобными пустяками и почувствовала себя пустячной. А ведь большая моя часть витает поблизости и внимательно следит за мной. Словно тело чужое. Часть меня знает нечто и не может рассказать это остальному существу.

Я сидел, оглушенный жаром твоих слов. Женщина, чье тело ей не принадлежало, витала вне своей жизни; и я подумал, что ты поймешь. Ты узнаешь, какова жизнь несчастного, обманутого временем мальчика, влюбленного в тебя. Я смотрел, как ты куришь; казалось, дым удерживал прохладу на твоем лице.