Майгулль Аксельссон - Я, которой не было

Он замолкает, перелистывая страничку в блокноте.

— Тогда вот еще что, — говорит он. — Говорят, ты состоишь в некоем обществе, именуемом Бильярдный клуб «Будущее».

— Я? — переспрашивает Мэри. — Нет. Я не играю в бильярд.

И слышит, как выговаривает эти слова. Как пьяная. Де игр-раю в вилль-ярд. Хокан Бергман тоже слышит это, но лишь поднимает брови, никак не комментируя ее дикцию.

— Странно, — вместо этого отвечает он. — А я слышал, ты член этого клуба.

О Мэри, Мэри, Мэри! Дура ты дура! Зачем было врать?

Не надо лгать журналистам. А в особенности Хокану Бергману. Он обожает разоблачать лгунов, выводить на чистую воду и показывать миру всю их гнусность. Не потому что любит правду, а потому, что любит торжествовать. Мэри следовало бы это знать. Шесть долгих лет она была у него шеф-редактором.

К тому же Бильярдный клуб «Будущее» ни для кого не секрет, и нет смысла скрывать факт его существования. Это просто компания друзей, когда-то семерых гимназистов — победителей, каждый в своем округе, национального конкурса сочинений на тему «Народовластие и будущее», в дальнейшем разросшаяся за счет дражайших половин. Занятия? Любые, делающие жизнь приятной. Все что угодно, кроме бильярда.

Я по ним скучаю. Вот бы они собирались по-прежнему, Сиссела устраивала бы вечеринки с шампанским под Новый год, а Мод накрывала бы длинный стол на мостках в ночь Мидсоммара. Все равно этого хочется, притом что понимаю: меня с ними никогда уже не будет. Никто из них не пришел, когда меня судили, даже Торстен и Сиссела. И никто не навестил меня в тюрьме, все эти годы никто и открытки не прислал, даже на Рождество. Но все равно я думаю о них как о друзьях. Моих и Мэри.

Старая дружба как старый брак. В трудный час мы помогаем друг другу, хотя только что обменивались язвительными репликами и взглядами. Вот почему Пер приходит на выручку Мэри, он все это время стоял в сторонке и следил за ее беседой с Хоканом Бергманом. И вот материализуется с нею рядом и любезно улыбается, беря ее под руку жестом одновременно дружеским и уважительным. От него приятно пахнет — дорогим мылом и чем-то мужественным.

— Сожалею, — произносит он. — Придется на этом прерваться. Через две минуты начинается церемония открытия.

В течение нескольких секунд Мэри позволяет себя поддерживать, прежде чем, расправив плечи, холодно кивает Хокану Бергману. Пер прав. У министра нет времени.

В конференц-зале темнее, чем она ожидала, приходится моргнуть несколько раз, прежде чем удается разглядеть позолоту и роспись на потолке. Остановившись в дверях, она задирает голову, но Пер тут же хватает ее за локоть и подталкивает вперед, времени нет, нужно быстренько проходить в первый ряд. В тот самый миг, когда Мэри усаживается в свое кресло, квадратный министр социального развития поднимается на сцену и занимает место на трибуне. Голос у него оказывается приятный, звучный, с отеческими интонациями. В какой-то миг Мэри едва не снимает наушники с синхронным переводом только ради того, чтобы послушать его, но удерживается. Ведь когда придет ее очередь выступать, надо знать, о чем говорила принимающая сторона.

Не так давно Мэри поняла, что не лишена политического дара. Для нее самой это поразительно, однако несомненно. Она способна разглядеть лазейку или возможность компромисса там, где другие не видят ничего, кроме сплошного конфликта, она умеет притвориться, если нужно, и в то же время достаточно наивна, чтобы полагать, будто у всякой проблемы есть решение. А кроме того, она хороший оратор, настолько, что порой сама попадает под обаяние собственных слов. Это ее лучшие мгновения.

И одно из таких мгновений вот-вот настанет, оттого она чуть улыбается в своем алом бархатном кресле. Позади нее в таких же алых креслах сидит несколько сотен человек, и скоро, через недолгий миг, все эти люди окажутся в ее руках. Она встанет на трибуне, раскрывшись им навстречу всеми своими чувствами, ее тело будет регистрировать каждое дыхание и движение публики, все — от легкой нетерпеливой ряби, что прокатится по залу, когда квадратный министр предоставит ей слово, до полной, с затаенным дыханием, тишины несколько минут спустя, когда она их всех возьмет за живое. У нее в портфеле прекрасная речь — не просто о том, как это важно — добиться максимально возможного единодушия относительно итоговых документов, нет, в этой речи сама проблема трафикинга предстанет живой и осязаемой. Она расскажет про Зузану, четырнадцатилетнюю девочку, проданную за несколько пакетиков героина, про шестнадцатилетнюю Анну, поверившую, будто Красавчик Иван в самом деле любит ее, про Дайву, опрометчиво проголосовавшую на обочине литовского шоссе. Все они в конечном итоге оказались в одном из шведских бетонных предместий, запертые каждая в своей комнатушке с грязным матрасом на полу и рулоном бумажного полотенца…