Галина Щербакова - Крушение

– Я чего-то вспомнила, - сказала Татьяна, - как в войну мыло варили… Вонючее было, противное… А мылись - и ничего… И голову, и тело, и лицо даже…

Молчала Наталья.

«К чему это я ей сказала про соду? - расстроилась Татьяна. - Зачем войну вспоминаю? У нее отец погиб. Я ведь к ней пришла рассказать про себя… Про то, что у нас с Николаем».

– Я сегодня… - сказала она. И вдруг увидела, что Наталья плачет. Беззвучно, сдержанно, прикрыв лицо ладонью. - Наташа! - закричала она. - Наташа!

– Уезжает, - тихо сказала Наталья. - Седой весь, как лунь, - мой Валька… И морщин много… Господи! Господи! - застонала. - Это вы его туда запятили? Умники! Чтоб уж совсем? Чтоб уж навсегда? От меня?!

– Да что ты, Наташка! - прошептала Татьяна. - Что ты!

– Любит он меня, слышишь, любит! Обнял меня сегодня, не хотел, а обнял! Руки его не брешут! Руки - они честные! Так что это такое, Танька, если руки делают одно, голова говорит другое, а ноги бегут незнамо куда? Кто это нас на три части разрезал, кто?

Она плакала, плакала, а перепуганная Татьяна, уже совсем не зная, что делать, подумала: лучше бы она выпила. Но»тут же на себя накричала и от греха подальше отодвинула бутылку, а потом и вовсе вынесла ее на кухню, где увидела на столе брошенные скомканные деньги, сложила их в кошелек, забеспокоилась, откуда такие новенькие? Снова на себя накричала, вернулась, обняла.

– Ну не плачь, пожалуйста, - ласково говорила Татьяна. - Давай я лучше голову тебе вымою. Я люблю головы мыть… До сих пор Володьке мою… У меня рука легкая. Ты успокоишься…

Странно, но Наталья сразу и покорно встала и пошла в ванную. Стояла наклонив голову в раковину, освободив от волос тонкую, как у ребенка, шею.

Розовым обмылком мылила ей волосы Татьяна, радуясь, что в шуме воды Наталья не слышит, как плачет она сейчас о ней, о себе, о всех них по отдельности и вместе и еще о тех, кто попал в аварию… Да разве перечислишь все, о чем можно плакать, моя голову?

Бежала в сток мыльная вода, где-то сливалась с другими водами, размывая, разбавляя, изничтожая пролитые человеческие слезы, очищалась, обновлялась и где-то далеко-далеко становилась совсем чистой. Странно… Как слеза…

Зинченко знал, кто ему нужен. Шофер Костя, с которым Татьяна ездит по своим скрепочно-бумажным делам. Если есть на свете люди, которые знают все и про все, то это шоферы. Конечно, в их информированности всегда много чепухи, но главную тенденцию времени - кто куда рулит - они улавливают четко. А уж про то, кто с кем, когда и где, знают точнее господа бога. И Костя не мог не знать, был ли кто-нибудь у Татьяны и где этот «кто» проживает. Для него и заготовил Зинченко бутылку. Готов выложить и любые деньги, если шофер сочтет, что информация стоит денег.

Поймать такси оказалось для Зинченко сложно. Он не имел сноровки. Сколько лет ездит на прикрепленной машине, даже услугами зятя пренебрегает, если тот предлагает подкинуть куда-нибудь на своем «жигуленке».

Зинченко давно мог купить себе машину. Не хотел. По двум причинам. Он никогда не любил возню с моторами, со всем этим машинным нутром. Он терпеть не мог все механическое, электрическое, потому что не понимал и даже слегка боялся его. Погасший свет вызывал в нем злобу и легкий ужас оттого, что его могут попросить подойти к пробкам и починить их. Он неловко себя чувствовал рядом с умельцами, которые умеют и дрель держать в руках, и прокладки в водопроводе сменить, а потому и презирал их за «ловкость рук». Это была первая и, пожалуй, главная причина, почему у Зинченко нет своей машины. Была и другая… Зинченко нравилось, что его возили. Сколько бы лет ни садился он в поданную к порогу машину, он всегда испытывал легкое внутреннее восторженное дрожание. Он видел подобное же дрожание у владельцев собственных машин, понимал этот блаженный трепет владения, но свое состояние на их состояние не променял бы ни за что. Ибо считал, испокон веку такое тебе служение выше личного владения. Мысль не пришла сама по себе, такова была шкала ценностей мира, в котором он жил. В этой шкале есть много чего, но прикрепленная машина стояла, пожалуй, на месте первом.

Сегодня, приехав домой не вовремя, он отпустил свою машину. И теперь бестолково и неумело пытался поймать такси. Возле него почему-то проезжали, не останавливаясь, и было унизительно топтаться посреди улицы. Казалось, все уставились и смеются, глядя на то, как все машины мимо, мимо…

Притормозила черная «Волга». Сразу видно, чья-то служебная, и, судя по буквам и номеру, ведомства высокого. Зинченко с робостью сел в чужую машину. Внутри пахло хорошим хозяином. В зеркальце поймал иронический шоферский прищур и почувствовал себя голым и понятым до конца, и куда едет, и зачем, и что думает. Пришлось даже сделать усилие, чтоб назвать адрес Татьяниной редакции.