Галина Щербакова - Крушение

Восемь километров, что отделяли и до сих пор отделяют - не поддаются географические расстояния волюнтаристскому пересмотру - Заячий хутор и центр, - непростые восемь километров. Лежат они через громадный овраг с обрывистыми откосами, поросшими сплошь колючим репейником. Сейчас через овраг переброшен мост на бетонных сваях. Но года не проходит, чтоб на этом мосту чего-нибудь не случилось. Обязательно кто-то сверзится. Есть на земле такие заклятые места. И никаких перспектив на улучшение ситуации не предвидится. Машин все больше, с водкой тоже перебоев еще не было, так что каждый садящийся в рейсовый автобус, который регулярно, четыре раза в день, ходит в хутор, всегда мысленно или совершенно откровенно крестится на стоящую невдалеке раздольскую церковь. Но, как говорится, кому на роду написано свалиться в Заячью балку, тот в нее сваливается. Тут никакая церковь не поможет. Поэтому расстояние, хотя и выпрямленное бетонным мостом, субъективно осталось прежним. Если и не трудным, то неприятным.

Места такие называют урочищем. Ни с того, ни с сего возникает в общей картине природы отклонение, где все не по правилам, все супротив них. Их хутор лежал за крутой каменистой балкой, весной и осенью залитой водой. Откуда такая балка на ровной, как стол, степи, а вот змеилась, будто натянулась в этом месте земля изо всей силы и от натяжения лопнула. С низкого полета это хорошо видно. Казалось, прижми края балки, и зубчик в зубчик сойдется она в ровненькую степь. Но не сходилась. Торчали зубчики по разным ее краям, попробуй дотянись.

Так вот хутор был за балкой. Чтобы добраться к нему до войны, надо было спуститься по откосу и таким непростым образом дойти до переброшенного деревянного мосточка, который висел над каменным дном балки, весной и осенью залитым водой. Вместе с людьми эту дорогу могли с трудом проходить лошади и легко козы. Коров же гнали только силой. С других сторон хутор окружала ровная, как стол, степь, на которой буйно росла всякая трава, до большего тогда еще не додумались. К слову сказать, когда додумались сажать что-то культурное, оно не выросло, зато трава расти перестала. Но это не имеет отношения к делу. Была там еще и речушка. В одном месте одним скоком перепрыгнешь, а в другом хоть караул кричи. Ни моста, ни переправы, ничего!

В августе сорок первого в родной хутор Кравчука вечером со стороны речки пришло мычащее, стонущее, истекающее молоком, измученное слепнями коровье стадо. Его сопровождал мужик со сбитыми босыми ногами, со свалявшейся сивой бороденкой и голой лопатистой спиной. Мужик расправил на остром колене листок, на котором фиолетовым химическим карандашом был начертан ему путь следования. На листке химическая стрелка упиралась прямо в брюхо станицы Раздольской и игнорировала существование Заячьего хутора. Председатель сельсовета Степан Горецкий, не взятый в армию из-за открытой формы ТБЦ, смотрел на недоеных коров и плакал. Мужик же пялился на бумажку на колене и удивлялся появлению на его пути неизвестного богу хутора.

– Я правильно иду? - сипло спросил он Горецкого, рубя рукой воздух по направлению Раздольской. - Мини туда? Чи я заблукав?

– Туда, туда, - вытирая слезы, отвечал Горецкий. Бабы с подойниками, без сигнала и команды, бежали к коровам, и в хуторе уже через полчаса остро запахло молоком, скотиной и миром.

– Издалека гонишь? - спросил Горецкий.

Мужик кивнул молча, серьезно.

– Вдвоем остались, - сказал он, кивая на парнишку-подпаска, который сел прямо на землю, и как сел, так и заснул без всякой последовательности перехода одного в другое. - Двое, курвы, сбежали…

– Куда ж дальше? - сморкаясь от слез, спросил Горецкий.

– По маршруту, - твердо сказал мужик. - Куда ж еще? Переночуем и тронемся. - И тонко, пронзительно в небо прокричал: - Чтоб не досталась советская корова проклятому фашисту!

– Много сгубилось по дороге? - тихо спросил Горецкий.

– А то… - махнул рукой мужик.

– Ну, ладно, - сказал Степан. - Чего разговаривать на пустой желудок. Помоешься? - предложил он пастуху.

– Не, - ответил тот. - Расслаблюсь… А не имею права…

Мужик и подпасок поели и уснули в сарае, а Горецкий пошел в сельсовет. Он сел за свой колченогий стол и стал разговаривать с Миклухо-Маклаем.

– Такая вот буза, - сказал он великому знатоку пигмеев, смотрящему со стены. - Сам видишь… Он же идет наперерез немцам… Чуешь, где бабахает? А при чем коровы, ежели люди идиоты? Вот то-то… Но он ретивый, он пойдет, у него, видишь, стрелка намалевана… Хорошо бы, коровенок оставить, а, Миклуха? Ты б их, мучениц, видел… Он же сгубит это стадо, он же, сукин сын, его не считает… Давай, Миклуха, решай… Мы с тобой, считай, два мужика тут.