Артур Япин - Сон льва

Гала чувствительна к ритму света.

Порой, когда она ехала в машине солнечным днем по длинной улице, ей приходилось закрывать глаза руками, чтобы не кружилась голова. Недавно она в виде исключения не сделала этого, потому что ей вот-вот должно было исполниться восемь, а она решила отучиться от всех своих детских привычек еще до дня рождения. Она села в машине себе на руки и всю дорогу держала глаза широко раскрытыми. Чередование света и тени было розгами, которые она должна была вынести. Она выдержала три четверти расстояния, но потом ей показалось, будто сзади нее возникла волна, которая могла захлестнуть ее в любой момент. Она подумала, что за ней кто-то сидит, возможно, фокусник с огромной развевающейся накидкой, которую он хочет набросить на нее, она уже видела краешком глаза сверкание красной подкладки. Но Гала не обернулась. Ведь ей уже почти восемь, а этого достаточно, чтобы понимать, что сзади никого нет. В этот момент солнце непрерывно освещало ее лицо. Она смотрела на свое отражение в боковом окне и гордилась, что выдержала это испытание.

На площадке перед аукционом шофер замигал фарами, предупреждая девочку о том, что сейчас поедет. Другой опустил окошко и что-то крикнул ей, но его голос заглушило шуршание тяжелых резиновых шин по бетону. Чтобы закрыть лицо, Гала чуть не выбросила букет хризантем, который только что подняла. Но все же она этого не сделала, потому что цветы были для папы. Она поискала его глазами, но не смогла его разглядеть среди мигающих фар. Она крепко зажмурилась и почувствовала, что ее юбку тянет за собой проезжающий рядом грузовик. Внезапно она поняла, что папа сзади нее. Он бежал к ней издалека. Яркий пучок света увеличивал его тень, которая быстро становилась все короче, меньше, пока полностью не совпала с ее тенью.

Одной рукой отец подхватил ее, чертыхаясь от испуга, и только у входа в Информационный центр резко поставил снова на землю.

— В чем я провинился, — рявкнул он, — за какие грехи мне досталась такая дочь?

— Понятия не имею, — ответила Гала, — но, наверняка, это было гнусное преступление.

За эти слова она была вознаграждена поднятием уголков губ, так что саркастическое выражение его лица уступило место улыбке.

В их семье царила атмосфера взаимных насмешек. Отец Галы — его зовут Ян, как и всех мужчин в Голландии — казалось, всегда был готов дразнить, провоцировать других. От страха, что его дочери будут недостаточно защищены от окружающего мира, он старался как можно быстрее сделать их независимыми в суждениях. Он словно не мог успокоиться, пока они не научатся брать над ним верх, и каждый раз, когда у них это не получалось, казалось, что он в очередной раз в них разочарован. Чем больше нежности проявляли к нему его дочери или их мать, тем более жестокую взбучку он им задавал. И Гале повезло, она была его любимой жертвой. Ей нравились его хлесткие слова. Когда он на нее сердился, она, во всяком случае, была уверена, что он ее любит. Он хотел достать из нее лучшее, потому что видел в ней это. На самом деле, он просто-напросто ее поддразнивал, в надежде получить от нее той же монетой, но это была игра, от которой выигравший получал ничуть не больше радости, чем проигравший.

Прежде, чем Гала успела отдать отцу поднятые цветы, он отобрал их у нее и отбросил брезгливым жестом как можно дальше, при этом на его пальцах осталось моторное масло.

— Кажется, бывают такие родители, которых радуют их дети.

Было лишь полседьмого утра, но перед Информационным центром уже стояли два опустевших автобуса. Отец Галы прошел мимо стоящих в очереди японцев.

— Ян Вандемберг, — назвал он себя у стойки регистрации. — меня назначена встреча с профессором Догберри из Йельского университета.

Мужчина, с которым отец Галы собирался встретиться, был историком искусств, так же как и он, и крупным авторитетом в области раннего сиенского ренессанса. Несколько месяцев назад Ян пригласил его участвовать в симпозиуме в Государственном музее, и поскольку он тщательно подготовил его визит, то страшно нервничал при мысли о том, что что-нибудь не получится. Он всегда питал в своей душе пиетет к Обадии Догберри, чья работа о двух панельках в Нью-Хейвене [15] Город Нью-Хейвен в штате Коннектикут, США. малоизвестного Маэстро дель Оссерванцо [16] Маэстро дель Оссерванцо — итальянский художник раннего Возрождения. в свое время настолько увлекла Яна, что на всю жизнь определила дальнейшую его карьеру. Это уважение подверглось испытанию, когда знаменитый профессор в день своего прибытия лишь мельком глянул на подробнейшую программу Яна и сообщил ему, что очень хочет посетить Кёкенхоф [17] Кёкенхоф (Keukenhof, нидерл.) — самый знаменитый сад в Голландии. 80-акровый парк находится близ городка Лиссе, к югу от г. Хаарлема. и цветочный аукцион в Аалсмеере. Ян недоумевал, как можно было предпочесть его планам что-то столь незатейливое.