Елена Катасонова - Пересечение

Павел как раз читал тогда Палма Датта — профессор дал ему эту редкую книгу, которой не было даже в Ленинской библиотеке, и Павел бился над каждой строкой, боясь понять что-то не так или не понять вовсе, пугаясь того, что во всем согласен с автором, а ведь Дьяков предупредил, что Датт во многом не прав. И чего они носятся с этим самым «низкопоклонством»? В чем, наконец, дело? Некогда, некогда вникать в бесплодные споры. Стоит ли так шуметь из-за всех этих модных тряпок, томных танго и заграничных запонок? И при чем тут, к примеру, французские булочки? За что их, бедных, в «городские» переименовали? И зачем вместо привычных эклеров продают теперь «продолговатые трубочки с кремом» и кафе «Норд» тоже перевели на русский язык и сделали, говорят, «Севером»? Павел пожимал плечами и снова утыкался в своего Палма Датта.

Но вот поползли слухи по институту — неясные, мутные, какие-то подлые, как и все, наверное, слухи на свете. На открытый ученый совет пригласили не только преподавателей и аспирантов, пригласили и старшекурсников. Славка (тоже мне друг!) почему-то не занял место для Павла. Пришлось сесть рядом с Лидой — старостой курса, маленькой, остроносой и вредной. Вел ученый совет профессор Дьяков, только никуда он его не вел: предоставлял слово тем, кто просил, молча, отстранено смотрел поверх голов и, похоже, чего-то ждал. Лихие аспиранты, энергичные молодые преподаватели обрушились на солидную работу по каллиграфии, обвиняя автора, старейшего востоковеда, вчерашнего их учителя, в «беспартийности» и «внесоциальности».

— Бред какой-то, — недоуменно шепнул Павел довольной Лиде. — Какая в каллиграфии может быть социальность?

— А почему он не писал о социальных проблемах? — мгновенно отреагировала Лида. — Кому нужна его каллиграфия?

Павел испуганно взглянул на нее, потом туда — в президиум. Отчего молчит Дьяков? Отчего не вступится? И в битком набитом зале старики молчат тоже. И вдруг Павел понял: сейчас будет что-то еще, чего так напряженно, так явственно ждут посвященные, то, из-за чего так неподвижно и прямо сидит Дьяков. Разгром каллиграфии — только начало. А что, если?.. Да нет, невозможно! И в ту же минуту, словно Павел накликал, напустил на себя беду, невозможное случилось: прозвучало имя профессора. Сквозь оглушительный стук сердца, сквозь шум в ушах до Павла доносились звонкие фразы: «Буржуазные философы не могут быть прогрессивны! А как преподносит их советской аудитории профессор Дьяков? Гандизм осужден партией, гандизм реакционен… Монография Дьякова — прискорбное заблуждение… Взгляды профессора — ошибочны…» Выступал ученик Дьякова, один из тех, кто уже встал на ноги, кто в аспирантские годы «пасся» в хлебосольном профессорском доме, полном книг и заморских птиц в клетках, один из тех, кого Дьяков любил…

Грохот отодвигаемого стула ворвался в звонкую речь, полыхающий праведным гневом оратор споткнулся. Павел вздрогнул и поднял низко опущенную голову. Красный, с непролившимися злыми слезами, не похожий на себя, Славка покидал ученый совет. Веселый Славка, легкомысленный любимец курса, он знал Дьякова только со слов Павла, он вообще не смел судить об индийских проблемах, китаист Славка. Но он вышел, не взглянув на Павла, и хлопнул дверью, безумец.

— Идиот! — выдохнула Лида. — Нам оказали такую честь, а он… Идиот, а? — Она толкнула Павла в плечо, и неожиданно для самого себя Павел так же, как Лида, укоризненно покачал головой.

А Дьяков остался верен себе. Чуть приподняв брови, задумчиво смотрел он на громкого своего противника, не шелохнувшись, дождался конца речи.

— У вас все? — спросил он. — Переходим к следующему вопросу…

И только уши у него были багровыми. И шея — тоже.

Из института Дьякову пришлось уйти. Дикая эта весть ураганом пронеслась по аудиториям. Павел дождался профессора у дверей кафедры, отдал книгу, заставляя себя не спешить. Пусть все видят: он не боится, а Лидка — известная на курсе дура…

— Ничего особенного, Паша, не случилось, — спокойно сказал профессор, со странным сочувствием глядя Павлу в глаза. — Будет у вас другой руководитель. А тему вы не меняйте: удивительно интересная штука — национальный вопрос…

Так сказал Дьяков, пожал Павлу руку и пошел на бывшую свою кафедру. Тут же возникла Лидка, глаза — как у кошки от нестерпимого любопытства. Но Павел ожег ее таким ненавидящим взглядом, что она поперхнулась прущими из нее вопросами. А потом налетел Славка: успел сбегать в МГУ, к ребятам.