Мария Метлицкая: Всем сестрам... (сборник)

Мать подошла к кровати и сильно дернула его за руку.

– А ну, вставай!

Колька нехотя встал и вразвалочку подошел к столу.

– Чего матери нервы треплешь? – спросил Синдеев.

Колька не ответил. Мать вышла на кухню.

– Бастуешь, значит, – ухмыльнулся Синдеев. – Не нравлюсь я тебе.

– Ага, – сказал Колька и положил себе в тарелку макарон.

Ужинали молча. После ужина Синдеев вышел на крыльцо курить. Мать села напротив Кольки, погладила его по голове и, вздохнув, сказала:

– Что поделаешь, сынок? Я все понимаю. Но ты вырастешь, уедешь, Любка замуж выйдет. А мне что, одной жизнь доживать? Ты ведь знаешь, как мне без бати тяжело было, – мать опять тяжело вздохнула. – А он холостой, неженатый. Может, что и сложится.

– А ты почем знаешь, что неженатый? – спросил Колька. – Может, он от алиментов бегает, как наш батька? Или от милиции.

– Нет, – улыбнулась мать и покачала головой, – я его паспорт видела.

– Ну и живи, если нравится. А я у тетки Клавы жить буду.

– Нужен ты ей, – усмехнулась мать. – У нее своих трое.

– Тогда в интернат поеду, – заявил Колька. – Там хоть немецкий есть и физика, не то что в деревне.

– Ну, это дело твое, – вздохнула мать.

Через неделю мать отвезла Кольку в поселок, в интернат.

Сначала у Кольки дела не очень шли, Дрались много, правда, по-честному, «до первой кровянки». А потом ничего, все сложилось. Появились закадычные дружки – Федька и Ванька. Все вместе – сила, попробуй тронь! И библиотека в интернате была хорошая, и по средам и пятницам пончики пекли или ватрушки (и то и другое Колька обожал) и даже просто давали какао с печеньем. И кино раз в неделю крутили – «Кавказскую пленницу» или «Щит и меч». А по ночам с мальчишками они придумывали разные страшные истории или ходили в палату к девчонкам и мазали их зубной пастой. Девчонки радостно визжали и хватали мальчишек за руки.

Еще ездили на экскурсию в город, в Музей боевой славы. Весной даже обещали экскурсию в Москву или в Питер. Но это, конечно, для тех, у кого в дневнике нет троек. Приходилось стараться.

Приближались зимние каникулы. Все собирались разъезжаться по домам. Только Кольке ехать домой не хотелось, хотя по матери и по Любке он сильно скучал.

Мать приехала за ним тридцатого декабря. Поговорила с учителями. Радовалась, что на Кольку никто не жалуется. Привезла ему новую куртку – болоньевую, синюю с красными полосками на рукавах, Колька о такой даже во сне не мечтал. Сказала, что куртку достал Синдеев, в городе. У Кольки сразу испортилось настроение.

– Ты не забудь, спасибо ему скажи, – всю дорогу в автобусе повторяла мать.

Колька отвернулся к окну. Надевать куртку ему уже не очень-то и хотелось.

В магазине мать купила бутылку водки, батон ливерной колбасы и палку колбасного сыра.

– Для миленького своего стараешься? – усмехнулся Колька.

– Ага, – как-то глупо улыбнулась мать. Добавила: – Я теперь такая счастливая! – и рассмеялась.

«Глупая она все-таки, как все бабы», – подумал Колька, а вслух сказал:

– Ну так и ходи!

– Как? – не поняла мать.

– Так! – отрезал Колька.

Синдеева в избе не было.

– Баньку тебе топит, – опять радовалась мать.

Любка бросилась Кольке на шею – сразу понятно, соскучилась. Потом пришел Синдеев, буркнул:

– Здоро€во! Париться пойдешь?

– Не-а, я чистый, – ответил Колька. – У нас в интернате душ есть. Мойся хоть каждый день.

– Понятно, – усмехнулся Синдеев.

Мать покачала головой.

После ужина Колька пошел в их с Любкой комнату, лег на кровать и стал читать «Трех мушкетеров»

– Грамотный он у тебя, – с усмешкой сказал Синдеев матери.

Ночью, когда все улеглись, Колька тихо спросил у Любки, как они тут без него живут. Любка сказала, что хорошо. Только Синдеев, когда напьется, бьет мамку по голове и еще таскает за волосья. А мамка плачет и просит «не надо». А она, Любка, в это время прячется за печку или под стол.

– Ясно, – сказал Колька и заскрипел зубами.

Через три дня Колька запросился в интернат. Во-первых, дома было скучно, а во-вторых, он так яростно ненавидел Синдеева, что у него даже пропал аппетит.

Мать плакала, уговаривала остаться, потом вздохнула и стала собирать ему вещи. Синдеев сидел и посмеивался. И вместо «до свидания» или там «счастливого пути» бросил Кольке в спину с улыбочкой:

– Дезертир.

У Кольки от обиды выступили слезы, и он прошипел сквозь зубы:

– Гад!

Мать услышала и тоже расплакалась. В автобусе ехали молча. Перед дверью интерната мать обняла Кольку и опять разревелась. Колька смутился и вырвался из материных рук – в окнах торчали любопытные головы ребят, не уехавших на каникулы.