Фарид Нагим - Теория падений (Записки зонального менеджера)

Радик курил и с наслаждением щурился на солнце. Он кайфовал. Он был мертв и потому уже ничего не боялся и был абсолютно свободен. В груди его задрожало что-то, и он засмеялся, скорее, тихо заржал, как сорвавшийся жеребец. Прекрасная, божественная жизнь не виновата, что люди уроды. Как же я раньше этого не понимал, не наслаждался каждым мигом и не был прост с людьми, как сейчас со старушкой?

— Охохо, охохо…

Ведь я даже не повысил на нее голос, но мне что-то удалось объяснить этой старой, несчастной и замечательно красивой женщине. Люди, что стало с нами?

— Действительно, твою мать! — смеялся под нос Радик и пускал дым.

Боже великий, я благодарен тебе за ниспосланную мне болезнь, ты открыл мне глаза и уши, и я счастлив, что оставшиеся годы проживу как божеский человек. Я буду любить людей и делать им добро, ведь только это имеет смысл, все остальное бессмысленно. Но почему, боже, ты даешь силу и власть жестокосердному, а богатство скряге?

— Что, покурили? — спросил Радик у продавцов. — Так и подохнем все возле бутиков и казино, с сигаретами во рту.

— Радик, не надевай презерватив, — сказала Лорка ночью. — Не надо, я, кажется, снова беременна. Температура постоянная что-то держится, и желудок не работает. Что-то не то. Надо пойти кровь проверить, что ли.

Ночь Радик не спал. Хотелось вскрыть повсюду вены, чтобы вытек этот ужас из него. Смотрел на Лорку. Она безмятежно спала и не знала, какую секиру занес Радик над ней и над всем, что ей так дорого, что составляло весь смысл ее жизни. Радик готов был трижды умереть, продать душу дьяволу, лишь бы она была здорова. От истеричного и беспомощного ужаса он готов был спрыгнуть с балкона, выпрыгнуть из самого себя.

Смотрел МТV. Особый ужас скрывался в развлекательных передачах, в них — смерть, в них смердит смерть. Он выпил остатки виски, которые Люба подарила Лорке, выпил все ее пиво и не опьянел. В голове промелькнула инсталляция:

Счастливая семья на фото — мать, отец и ребенок, подпись внизу “А у нас в квартире газ. А у вас?”

Другая семья: мать, ребенок и муж, с поникшей головой, подпись: “А у нас СПИД”.

На детской площадке орали, потом замолкали и взрывались диким, искусственным хохотом алкаши, отоспавшиеся за день.

Смотрел ночные передачи “Дом-2” и вдруг заметил, как поменялись за это время прежние герои, это стали циничные люди, озабоченные лишь пиаром собственного имиджа. В их глазах видна была усталость, электрическая пыль телевизионных экранов и скрытая горесть.

Снова заорали на площадке. А потом засмеялись фальшивым и потому особенно громким смехом. Трясущимися руками Радик натянул треники и выскочил на улицу. Начал разминаться и осматриваться под светом фонаря. Они увидели его, притихли и снова заржали.

— Ребят, че гогочем? Люди спят!

— О-о, это же Гадик! — встал и пьяно осклабился Маманя. — Гадик, а подогрей-ка нас, ведь мы одноклассники точка ру!

— А-а, это ты, Маманя, я щас, — Радик легко потрусил к нему и, будто бы споткнувшись, с разбегу ткнул его в лицо головой. От дикой ярости, переполнявшей и рвущей мышцы, Радик кувыркнулся в воздухе, схватил урну и опустил на голову Мамани, еще раз и еще, пока не оторвалась жестяная ручка. Двое других оторопело следили за происходящим. Радик сел в песок и, чувствуя себя героем сериала, спокойно сказал: “Не надо нарушать тишину!”

Вернулся. Принял душ. Долго и бессмысленно смотрел “Евроньюс”. Было тихо. Пошел, прилег. Спящая Лорка повернулась к нему и по-братски закинула руку на шею.

К пяти утра внизу заорали татары, что-то грохнуло. Радик завидовал их счастью и со слезами на глазах слушал музыку драки. Эти люди были чище и честнее Радика. Так они будут орать, когда уже вовсе не будет никакого Радика и, наверное, Лорки.

Радик тихо снял с себя Лоркину руку и встал. Задумчиво смотрел на мягкое порно по телевизору, а мысли были далеко-далеко. Потом рассмотрел, что творится на экране, и засмеялся, и застонал.

Уловив невидимый луч, засияла светоотражающая полоса на курточке Германа. Вдруг проступили углы домов. Порозовел столб дыма в небе. Запели мелкие птицы. Когда каркала ворона, они испуганно замолкали. Где-то фыркнула машина. В квартире татар хлопнула дверь. Сонный Юрка, больной ДЦП, тяжело ковылял вслед за матерью. Отец выгнал. Радик смотрел им вслед с укором и болью. Юрка передвигался, подволакивая полусогнутые ноги, и всегда на цыпочках, как оперный сатир. Во дворе он почти не играл, жестокосердным детям нравилось его обижать, ведь это так легко — толкаешь в грудь, и он смешно пятится на цыпочках, взмахивает руками и валится, а потом вскакивает, разъяренно бросается на врага и снова валится, лежит, бьет кулаком землю и кричит: “Сука! Ты сука!”