Владимир Холодов - Шанс

— Давай, — кивнул он.

— Как?! — больной напрягся, сделал попытку приподняться. — Я очень хочу, а как?

— Понятия не имею. В любом случае это перспектива дальняя, для начала тебе нужно выйти отсюда… Ты ведь не хочешь закончить свою жизнь в психушке? Да еще в отделении для буйных.

— Так я что, в дурке? — дошло наконец до того. — А я все думал: чего эти уроды меня связали, да еще колют всякую хрень, головы не поднять.

— Ну вот, теперь ты в курсе, — сказал Петр Сергеевич. — Перестанешь буянить и матом ругаться — развяжут, в общую палату переведут… Ну, а потом видно будет.

— Слышь, братан, только не бросай меня, хорошо?.. Пообещай мне!

— Да как же я могу тебя бросить, если ты — это я, а я — это ты, — горько усмехнулся он. — Тут и захочешь — не бросишь.

Попытки Петра Сергеевича изменить чуждый ему образ жизни продолжались с переменным успехом. Он врезал новые замки, отвадил понемногу друзей-алкашей, сославшись на мифических врачей, запретивших ему пить. Разобрался не без попытки поножовщины с бывшими работодателями-азербайджанцами, которым он почему-то должен был довольно приличную сумму. А вот от кого он не смог отказаться, так это от Катерины, — уж очень сладким оказался сей плод. По вечерам, накормив принесенным из кафе обедом и вкусив очередную порцию телесной любви, она обычно дремала на диване. Петр Сергеевич лежал рядом и предавался единственному из доступных ему ныне интеллектуальных занятий: анализировал чужую и совершенно незнакомую жизнь, пытаясь как-то определиться в ней и выстроить свою новую судьбу.

Получалось, что выстраивать нечего. Временно находиться в чужом теле он еще мог, но признать его окончательно своим, да еще распоряжаться по собственному усмотрению, было сродни наглому воровству, пусть и непреднамеренному. В этом теле все было лучше, чем в прежнем. Оно было сильным, здоровым, работоспособным; быстро ходило, легко поднимало тяжести и совершенно не утомлялось. Правда, его постоянно нужно было держать в узде — могло и в лоб дать случайному уличному обидчику, и даже прихватить что плохо лежит. Была еще масса не столь существенных вещей, которые раздражали Петра Сергеевича безмерно: и застревавшая в горле ненормативная лексика, и дурные манеры, и запах собственного пота — острый, терпкий, насыщенный молодыми гормонами… Впрочем, все это естественно: чужое — оно и есть чужое, надо изыскивать возможности вернуться в свое. Он почему-то надеялся, пусть и без всяких к тому оснований, что способ это осуществить обязательно найдется. Нужно просто немного потерпеть. В конце концов, там, наверху, должны же наконец заметить собственную ошибку и как-то ее поправить или подсказать выход. Пока же, чтобы не тронуться рассудком, надо к этой новой и чужой жизни относиться как к нелепому сну или бездарному голливудскому фильму.

Когда он проснулся, Катя уже встала.

— Вот иногда смотрю я на тебя, Николай и… аж мурашки по спине, — говорила она, сладко потягиваясь. — Вроде это не ты, понимаешь?

— Это потому, что знала меня только пьющего.

— Да не в этом дело… Я раньше никогда не видела, чтобы ты что-то читал, чтобы просто сидел и о чем-то думал, а слова ты порой говоришь такие, что я не только от тебя, — ни от кого их не слышала!

— Например? — спросил он.

— Я что, их запоминаю? Делать мне больше нечего… А вот сейчас ты во сне разговаривал.

— Ну, это с каждым бывает.

— Погоди, я главного не сказала: ты не по-русски разговаривал, по-иностранному!

— Кать, не выдумывай, — он пробовал обратить все в шутку.

— А чего мне врать-то? — обиделась она. — Мы люди хоть и темные, но телевизор смотрим: говорю тебе, по-иностранному шпрехал! Да так легко, словно он у тебя родной… Свихнусь я с тобой, Колька: подменили мне мужика!

Петр Сергеевич стал рассказывать ей про разговор с несуществующим врачом: тот будто бы предупреждал, что при столь серьезной травме головы возможны любые неожиданности. Одно теряешь, другое приобретаешь. Ванга вон вообще ослепла, но зато дар предвидения обрела.

— Но ты же не ослеп, — возразила Катя. — Хотя глаза у тебя стали другими. И взгляд… Ты вообще почти все теперь делаешь не так, как раньше. Извини, но даже трахаться разучился.

Эту оплошность нужно было ликвидировать срочно, рисковать столь неожиданно обретенной сексуальной гармонией Петр Сергеевич не мог и не хотел. Он пытался выведать у Катерины суть проблемы и то, что именно он “разучился” делать, но она и сама не могла точно сформулировать. К тому же ей почему-то неловко было об этом говорить прямо и откровенно, без экивоков.