Денис Драгунский - Господин с кошкой

— Не балуйся, — сказал он. — Иди сюда.

— Погоди, — сказала она. — Мне надоело так. Я хочу за тебя замуж. Ребенка хочу.

— Не выдумывай, — сказал он. — Мне сорок восемь, а тебе двадцать. Я женат. У меня сын старше тебя. Я скоро дедушкой буду. Соображаешь?

— Да, конечно, — сказала она и неслышно спрыгнула с комода.

Больше она не приходила. И он ее не звал. А зачем? Таблетку принял, и все дела.

Приезжая в Москву, Ася всегда жила у одних и тех же людей, хотя с ними настоящей дружбы не было. Ей освобождали лучшую комнату, ухаживали и угощали, но зато в квартире был проходной двор: гости приходили по три раза в день.

Ася догадывалась, что это на нее глядеть приходили. В основном студенты и младшие научные сотрудники.

Она-то знала, почему всякий раз останавливается именно у этих людей. Потому что ее друг и однокашник Пася — такая у него была институтская кличка — жил в двух шагах. По улице, мимо церкви, в переулок — и вот он, серый дом с гранитным цоколем, с лифтером в каждом подъезде, с огромными квартирами, в которых жили разные крупные деятели.

Пася и Ася работали в одной области, начинали вместе, но жизнь у них сложилась по-разному. Ася свою главную ставку выиграла еще в самой свежей молодости — опубликовала пять статей, на которые уже много лет все ссылались, бесконечно цитировали, защищали диссертации. Она была живым классиком, и поэтому говорила тихо, выступала мало, печаталась редко. Как будто боялась испортить впечатление от тех знаменитых пяти статей.

Пася, наоборот, только сейчас разогнался. Работал очень много и успешно и все время был страшно занят. Поэтому Ася во время своих приездов с ним не встречалась.

Один раз они все-таки увиделись.

Прошлись по улице, потом посидели в садике у церкви.

— Годами втайне размышляя о загадках наших тяготений, — сказал он на своей смеси лирики и канцелярщины, — я понял, что в видах оптимального служения общему делу нам было бы божественно соединить судьбы.

У ног была свежая летняя лужа — только что прошел теплый дождь. Ася заглянула в это рябое зеркало, по которому плавал преждевременный желтый листочек, а у края на цыпочках стоял голубь, пил воду и тоже любовался собой.

Пася был хорош собой. Талантлив, знаменит, богат. А она — живой классик. В юности считалась красавицей. Неплохая пара.

— Погоди, — сказала она. — Ты что, развелся? Когда?

— Как только ты скажешь «да», я объявлю жене о разводе, — сказал Пася. — Прямо сегодня, сейчас.

— Ты слишком рационален, — сказала она, боясь не справиться с собой. — Это едва ли хорошо.

— Мы немолоды, — возразил он.

— Я знала, что ты трусоват, — сказала она, вставая. — Но ты еще и дурак. Жаль.

— Я не трус! — крикнул Пася ей вслед. — Я тебе докажу!

Он попробовал доказать. Очередную свою работу опубликовал за границей. Получил международную премию и большой гонорар. За это его отовсюду исключили. Коллеги публично осуждали. Журналисты писали фельетоны. Он покаялся. Потом умер.

— От страха! — сказала Ася и не поехала на похороны.

Ярослав Смеляков в молодости написал несколько великолепных стихотворений, но потом, видно, советская власть сильно его напугала. Так что огромный его талант был сильно изгажен лояльностью. Отсидев три раза в лагере, он ни разу об этом не говорил вслух, лагерные стихи были опубликованы посмертно. Хотя, конечно, он оставался хорошим поэтом, и даже иногда в его строфах встречались просверки былого. Под конец жизни он совсем спился — не социально (оставался благополучным и весьма уважаемым человеком), а как-то биологически. Пил все время, прихлебывал крохотными глоточками водку из бутылки, которую носил в кармане. Так вот.

Однажды — в середине 1960-х — мы с папой зашли в Дом литераторов, и в холле нам встретился поэт Василий Петрович А., занимавший в Союзе писателей какой-то административный пост. Он остановился поговорить с папой. Вдруг откуда-то слева громко раздалось:

— Василий!

Василий Петрович не среагировал.

Я повернулся и увидел — в тяжелом кресле тяжело сидит хмельной Смеляков.

— Василий! — крикнул он. — Покайся!

Я раньше думал, что это только в книжках так пишут — дескать, ни один мускул не дрогнул на его лице. И вот в первый раз увидел, как это бывает. Литератор-администратор спокойно закончил разговор, неторопливо попрощался и вышел из стеклянных дверей на улицу.