Николай Наседкин - Люпофь. Email-роман.

Aline, 24 апреля, 13–07 (О’кей!)

Всё о'кей! Согласен — о'кей! Ты — о'кей! В лес — о'кей! Стихи — о'кей! Что мы вместе — о'кей! Что лето близко — о'кей! Что я тебя люблю — о'кей! Что ты меня ПОЧТИ ЧТО любишь — о'кей! А вот что работы много, это — не о'кей! Я бы хотел уже сегодня, сейчас тебя видеть, чтобы было у нас всё — о'кей!

Но, увы, — до завтра: о'кей?

Целую тебя жарко и куда только можно!.. О'кей?

Твой О'кей!

Моему Лёшеньке, 24 апреля, 17–51 (Ja, ja!)

Лёшенька! Спасибочки за энное количество «о'кей»! По поводу «ПОЧТИ ЧТО любишь» буду завтра доказывать обратное (люблю тебя скорее ПЕРЕ-, чем почти)!

До завтра, котик! Сегодня на связь уже не выйду — фильм закончится поздно. Но язычком щекочу твоё ушко, а завтра… покажу всё своё «искусство» при встрече-свидании — защекочу, зацелую и тебя, и твоего Васеньку! Обожаю тебя (и его!), скучаю, жду, томлюсь… Спокойной ночи, родной!

Твоя и только твоя.

Моему Лёшеньке, 25 апреля, 10–31 (Предчувствую тебя!)

Доброе утро, моё счастье! Скорей бы попасть в твои объятья!

Твой Алинчик.

Моему Лёшеньке, 25 апреля, 22–11 (Слов нет!)

Здравствуй, золотце моё! Теперь (после этого чудесного дня!) ты понимаешь, что мы крыльями срослись (и совсем даже не трагично!)? Ты — моя любовь! Молюсь на тебя! Сегодня, занимаясь любовью на природе, мы с тобой были словно Адам и Ева… Это было так красиво и сказочно! Спа-си-бо!!!

Надеюсь, Д. Н. ведёт себя, как хорошая девочка! Если нет, крепись и не трать на старую дурёху своё драгоценное здоровье! Вспоминай НАС, нашу недавнюю БЛИЗОСТЬ! Думай обо мне! Я думаю о тебе постоянно!

Ну что, бежим на просмотр «Аферы Томаса Крауна»? (Я его уж смотрела, но хочу ещё пересмотреть. Тебе он должен понравиться.) Выйду ещё в Инет, как и договаривались, в 22‑30. Думаю, что после фильма (и ТАКОГО любвеобильного дня!) сон свалит меня, поэтому после «Аферы» я брошусь в объятья постели (жаль, твоей нежной спинки рядом не будет!). Поэтому прочту твой долгожданный ответик-приветик завтра утром.

Я твоя всенежность — помни об этом!

Люблю!!!

Алинка.

Aline, 25 апреля, 22–25 (Почти без слов!)

Алина, милая! Я давно уже понял-осознал, что мы с тобой крыльями (и всем, чем только можно) срослись! И, конечно, наше сегодняшнее спонтанное соединение-слияние в лесу было не просто сказочным — фантастическим! Только меня всё же тревожит, что те двое обалдуев видели нас с тропинки и, конечно, поняли, чем мы там занимаемся: представляю, как мы прикольно смотрелись со стороны…

Впрочем, как ты уже сказала-прокомментировала: по барабану — пущай смотрят и завидуют! Я дальше пойду: а давай с тобой ещё как-нибудь расхулиганимся да попробуем классный секс где-нибудь в скверике у филармонии или возле университета… Слабо?!

Ладно, шучу, конечно.

Целую тебя, твою Матрёнушку и нежные бархатистые твои грудки!

Твой Адам.

Моему Лёшеньке, 26 апреля, 21–02 (Крылья в сливках)

Сладенький мой! Я сейчас такая умиротворённая, медлительная, философическая, проливаюсь в любое дело сливками заката, то бишь делаю всё в час по чайной ложке. И это мне нравится! Никуда не надо спешить, мысли заполнены-наполнены тобой, за окном «мыслительная» весна-осень. Глядя на «нахмуренность» природы, самой хочется что-то важное для себя решить, подумать над чем-то серьёзным. А как там твоя погода в доме?

Алина — второе крылышко.

P. S. Целую вас ОБОИХ (с Васей!).

Моему Лёшеньке, 27 апреля, 21–00 (Увы!)

Лёша! Представляю, что там у тебя творится! Ужас! Даже думать боюсь. Но надо это пережить, выдержать. Хотя как? Не знаю. Тебе, наверное, грустно, печально, тоскливо, а представь, как Д. Н. больно… Крепись! Подбадривай её!

Алина.

Aline, 27 апреля, 23–20 (Увы и ах!)

Да, родная моя! Да! Особенно поначалу мне было очень даже тягостно: я, оказывается, и желал смерти тёще, и посылал её на три буквы перед смертью, и ускорил её конец, и вообще всех ненавижу, а молодая девчонка, которая кружит мне голову, меня тотчас бросит, как получит своё, и я обречён умирать в одиночестве, заброшенным, и никто даже не подумает мне стакан воды подать, и чтобы я не лез со своими словами сочувствия, и вообще похороны меня не касаются…

Потом, правда (я выслушал, естественно, всё молча), после консультаций с родственниками и подругами по телефону было признано, что кое-кто погорячился, и мне всё же разрешено в четверг присутствовать на церемонии прощания, а потом (или до того), может быть, мне будет разрешено и помочь подготовить поминальный стол, ибо он будет установлен в моей комнате (если я, конечно, категорически и бессердечно не возражаю…), а потом, когда всё кончится, чтобы я совершенно перестал к кое-кому обращаться даже с единым словом и вообще обо мне будет забыто на веки вечные как о самом проклятом и бесчеловечном существе, способном только на подлости и предательство…