Анна Мосьпанов - Круглые кубики

– А глаза? Глаза как же? – металлическим голосом повторила я. Откуда только твердость взялась…

– Да никак! – Сергей Сергеевич отвернулся, колупнул ногтем кусок краски на стене. – Наверное, что-то можно было бы сделать. Но не здесь. Может, у Федорова в клинике. Но этим кто-то должен заниматься. И бумаги, поймите вы, бумаги необходимы! Не могу я держать его здесь. Мне голову снимут! – Теперь он загреб ботинком кожуру и загнал под батарею. – В общем, завтра утром приедут из православного приюта и заберут его. Я уже позвонил и договорился обо всем. Все. Извините. Я просто хотел сообщить.

– А кубики? – Я впала в ступор. От безысходности, от того, что я была совершенно беспомощна.

– Что кубики? – удивленно вскинул брови Свинцов.

– Он подрался с мальчиком из-за кубиков. Сказал, что они круглые.

– Так и что вас удивляет, милочка? У него зрение такое… Он видит только контуры. Хорошо, что хоть так. Ну кажется ему, что кубики круглые, и что теперь? Не все ли вам равно?

– Он из них башню построил. И подрался из-за этого, – бесцветным голосом прошептала я. Аргументов не было, но очень хотелось донести мысль. И не получалось. – Он считал, что и из круглых кубиков можно построить башню.

– И что? – Доктор смотрел на меня как на ненормальную. – Башня стояла? Он ее построил?

– Ну да.

– Так какая, бог мой, разница, круглые кубики, квадратные или еще какие? Раз он построил дом, или что там, башню. Какая разница?

– Так они же не круглые! Его надо оперировать.

– К сожалению, он об этом никогда не узнает. Если только спонсор не найдется. – Доктор протянул мне руку. – У меня обход, извините. Всего доброго.

Нагнувшись, он таки собрал загнанные под батарею апельсиновые корки и унес их с собой. Хозяйственный, мать его.

А я ушла, глотая слезы, прочь из проклятого отделения, прекрасно понимая, что ничем, совершенно ничем не могу помочь мальчику Мыколе – слепому украинскому сироте, который скорее всего так никогда и не узнает, что кубики круглыми не бывают.

Прошло очень много лет, а у меня до сих пор стоит перед глазами маленький Мыкола, его худенькие руки, его полугримаска-полуухмылка и эти проклятые кубики на полу. Судьба Кольки – это мой личный крест, который я, наверное, буду нести до конца дней, мой скелет в шкафу, о котором я буду помнить всегда.

Через полгода в сводке происшествий за сутки репортер отдела криминальной хроники нашел коротенькое упоминание про неопознанный труп ребенка-инвалида без признаков насильственной смерти. Труп нашли у станции метро «Бауманская». Ребенок был бомжом. Слепым бомжом.

Я не знаю, зачем ребята из криминального отдела показали мне эту информацию. Журналисты вообще циники до мозга костей. Думаю, они даже не поняли, насколько меня может ранить это знание.

Прорыдала тогда весь вечер, потом напилась как сапожник и поклялась уйти из журналистики, раз я не в состоянии творить добро и хоть как-то менять мир к лучшему. Через некоторое время мы действительно уехали в Германию и с репортерским ремеслом было покончено.

Неправда, что только у врачей есть свое маленькое кладбище. Оно есть у каждого из нас. Периодически мы приходим туда, подкрашиваем оградки серебряной краской, ставим стакан с водкой, накрытый краюхой хлеба, и поминаем наших усопших. Поминаем по-настоящему, искренне и от души.

Мальчик Мыкола так и остался на моем маленьком кладбище. И простить себе это я не смогу.

Но, к счастью, наша реальность великолепна именно своей полосатостью. За черным, как ни крути, идет белое. И я с гордостью могу сказать, что в активе у меня есть несколько если не спасенных, то во всяком случае подлатанных жизней, несколько судеб, которые благодаря мне и при моем участии удалось выровнять.

Было это много позже, уже в Германии, вскоре после того, как мы с партнерами открыли собственную юридическую практику. Разумеется, я сама ни за что на свете не решилась бы открыть свою контору. Страшно, муторно, да просто сложно, наконец. Иностранке, с неидеальным немецким, в чужой стране… Мрак.

После окончания университета я некоторое время поработала по найму, но очень быстро поняла, что непокорный мой нрав с трудом приживается в строгих корпоративных структурах, что соблюдение иерархии для меня равносильно ношению «пояса верности» – если очень надо, то нацеплю на себя сбрую и даже буду носить. Но и согрешить при случае не откажусь. Не благодаря, а вопреки.