Анна Мосьпанов - Круглые кубики

– Вы еще здесь? – В проем просунулась голова старшей сестры Полины Петровны. – А там вас ждут из Первой градской… Офтальмолог какой-то приехал. Микочка, идем ко мне, девочка, чего тебе здесь…

– Полина, ты как раз кстати! – Дедушка распахнул дверь и отошел в сторону. В проходе с броненосцем Полиной было не разойтись.

Полина Петровна с грациозностью переобувшегося в свежие копытца гиппопотама вплыла в кабинет. И неважно, что у гиппопотамов не бывает копыт. Мне настолько понравилась ассоциация, что я на секунду забыла и о мерзком холодном поте, и о мальчике в пилотке, и о статном капитане на фоне сопок. Представив Полину Петровну на вольном выпасе где-нибудь в саванне, вблизи бурого водоема, я неожиданно для себя громко прыснула.

Все трое, включая Маняшу, обернулись ко мне.

– Извините, – пискнула я, чтобы хоть что-то сказать, и попятилась назад, наткнулась на дедов стул и, больно ударившись локтем, еще и вскрикнула. Всё у меня не как у людей, ей-богу.

– Мика, ты можешь не создавать вокруг себя ненужный звуковой ряд? – рявкнул дед и, повернувшись к Полине Петровне, скомандовал: – Пришли сюда Люсю. Они с Маняшей займутся инвентаризацией. Маняшенька, да?

– А-э-о! – Я уже начала различать за невнятным набором звуков целые слова.

«Конечно», – сказала Маняша. Конечно, она будет проводить инвентаризацию. Это же лучше, чем раскладывать на подоконнике фотографии.

– Лады. Я тогда пошел к профессору. Приехал, говоришь, уже? Мика, – повернулся ко мне дед, – хочешь – езжай сама к бабушке, а хочешь – посиди у Полины, чай попей. Мне минут сорок нужно еще.

– Мы с Микушей посидим, – подхватила меня под локоть неутомимая гиппопотамша, – почаевничаем. Маняшенька, сейчас Люся придет.

Ответом нам было только добродушное мычание.

Первым из лаборатории вышел дед. Вышел, не оглядываясь. За ним, чуть не снеся дверь, – Полина Петровна в клетчатых тапочках. Последней выходила я. А за спиной у меня оставался человек, которому сейчас предстояло мыть колбы. Или переписывать инвентарь. Или еще что-то делать. Лишь бы не смотреть часами на мальчика в пилотке.

Мы шли по коридору, не произнося ни слова. Около лестницы дед наконец обернулся.

– К Полине Петровне идешь? Ну давайте, девочки, попейте чайку. Мика, я зайду за тобой. Полину только не отвлекай. Она на работе, между прочим.

И, не дожидаясь ответа, степенно пошел вниз по ступенькам.

– Микочка, ну пойдем! – Полине явно не терпелось остаться со мной наедине.

Позвякивая связкой ключей, она грузно двинулась в направлении процедурной. Я не очень понимала, что нам с ней делать пресловутые сорок минут, но тайна Маняши не давала покоя. Дед вряд ли будет что-то рассказывать. А вот Полина…

– Ну заходи, девочка, заходи. Сейчас мы чаечку поставим. У меня и баранки есть здесь, и варенье свое, малиновое, – убаюкивающе журчала Полина, одновременно делая тысячу дел. Как-то вдруг быстро-быстро закипел чайник, а на столе оказались две розеточки с душистым вареньем, сахарница с ложечкой внутри, и еще один чайничек – маленький, заварочный.

Полина одновременно разливала кипяток по чашкам, отвечала на какой-то телефонный звонок – кто-то там должен был сегодня заступать в ночную смену, а у кого-то свекровь сломала ключицу, и нужно было кого-то подменить, заполняла мелкими циферками серые разлинованные формуляры – и все это ловко, споро и главное – одномоментно. Я даже залюбовалась ею.

– Давай-ка, двигайся поближе. Все готово. Ну что, спросить меня хочешь про Маняшу? – Полина хитро подмигнула и в этот момент перестала быть похожей на гиппопотама, превратившись в пухлую, озорную розовощекую девочку.

– Я… я… ну да, если можно. – Я бочком пододвинулась к столу и положила в чашку два кусочка сахара. Видела бы бабушка – она бы мгновенно закатила скандал. Сахар, да еще и варенье впридачу. Бабушка всю жизнь боролась с лишним весом и никогда не позволяла себе ничего лишнего. Но вместо бабушки напротив меня сидела дородная Полина, и я с наслаждением потянулась за вареньем.

– Я покурю, не возражаешь? – Полина Петровна подмигнула. – Сама небось тоже уже балуешься? Сейчас мы форточку откроем, чтоб не тянуло в коридор.

Полина Петровна тяжело встала, распахнула настежь форточку и чиркнула спичкой. По небольшой процедурной расползся крепкий запах болгарских сигарет.

– Маняша – это, Микуш, наша боль. Да, наша общая с твои дедом боль.

Выражение «общая боль» неприятно царапнуло сознание. У дедушки не могло быть ничего общего и тем более «нашего» с какой-то там Полиной, пусть и самой лучшей его медсестрой. Все наше и общее было только с бабушкой. И я было ощетинилась, но по ходу Полининого рассказа неприязнь сменилась сначала недоумением, а потом тоже – злой, безысходной болью. Потому что так не бывает. И не должно быть.