Дороти Л. Сэйерс Array - Человек, рожденный на Царство. Статьи и эссе

канат, на котором спустят несчастного лицедея, или какое-то приспособление, которое не увидишь ниоткуда, от оркестра до галерки;

весь сложный ансамбль осветительных приборов.

Я не хочу сказать, что он должен разбираться во всех механических тонкостях режиссерского ремесла (хотя это бы ему не помешало), но если он не знает, что можно сделать в театре, чего - нельзя, получится совсем не то, что он задумал. А вообще, чем больше он мыслит в понятиях плоти, материала, электричества, тем легче зрителям увидеть его невидимую мечту. Сын прославляется телесным совершенством; настаивая на том, что Он - Совершенный Человек, богословы предлагают нам не академическую абстракцию, а то: что с избытком подтверждает театральная жизнь.

И впрямь, мысля "в материале", драматург так располагает слова и действия, чтобы использовать всю силу театра и обойти все его слабости. Как ни странно поначалу, материальное видение ничуть не мешает идеальному. Они прекрасно уживаются и при этом не смешиваются. Сценический Вифлеем не вытесняет того Вифлеема, который мы себе представили; призрачные овцы не исчезнут с бескрайних пастбищ души.

Я это подчеркиваю потому, что все как-то странно заблуждаются. Драматурга спрашивают: "Вам не тяжело слышать, как портят ваш прекрасный текст?" Если портят - конечно, тяжело; но речь не об этом. Вопрошающий хочет сказать: "Вам не досадно, что обычные, земные люди прикасаются к вашей мечте?" Собственно, это значит, что драматург неверно выбрал занятие - человеку с такими чувствами не стоит писать для сцены. Конечно, бывает и так, но вряд ли лестно, что вас в этом заподозрили. Я бы сравнила это с гностицизмом. Гностики полагали, что ограниченное, материальное тело недостойно Сына. Драматурги, склонные к этой ереси, пишут порой очень странные, просто дикие вещи. Синджон Эрвин приводит пример, в который я бы не поверила, если бы не знала, что мы, люди, способны на любую глупость.

"Как-то я читал в рукописи пятиактную трагедию молодого автора, вообще писавшего стихи. Если бы не смена декораций, она уложилась бы в 20 минут.

Вот - весь второй акт:

Девичья спальня. Темно. Героиня лежит в постели. Она открывает глаза, сжимает и разжимает руки, мечется и наконец восклицает:

- О, Господи! Дай мне сил!

Занавес.

Видимо, автор считал, что метания эти займут много времени. Но на сцене время бежит быстрее, чем в жизни".

И дальше:

"Если бы и удалось затянуть действие паузами, ломаньем рук и закатыванием глаз, толку от этого не будет, ведь все происходит не только в постели, где не разыграешься, но еще и в темноте".

Вот! Автор вообще не видел сцены, иначе бы он заметил, что там ничего не разглядишь. Он не смотрел на свое творение человеческим взором - он смотрел Божьим взором творца, видящего во тьме. Когда не считаются с временем или материей, недостает сына, который являет видимое в невидимом, вневременное - во времени. Этот автор писал стихи. Критик не говорит, хороши ли они; поскольку других свидетельств нет, предположим, что да. Значит, на них у него хватило энергии. Материальное тело стиха состоит, в сущности, только из сказанных или написанных слов. А вот с махинами материи и времени, которые ворочают на сцене, он справиться не мог.

Позже мы увидим, что здесь плохо и с духом, автор "не сидел в зале". Что ж, этого следовало ожидать. Любая слабость сына неизбежно отзовется на духе. Если бы писателям или художникам пришлось спорить о Шюцие, они стали бы на западную точку зрения: опыт подсказывает им, что дух исходит от сына. У нашего драматурга была идея, он даже слишком сильно ее ощущал. Но передать - не мог, отклик при нем и оставался, зрители не сподобились Пятидесятницы.

Гностицизм - привычная ересь драматургов "для чтения", и форм у пего немало. Есть диалоги, которые легко читать, но актер на них язык сломает. Есть странные требования к режиссуре, когда от актера ждут, что он лицом и жестом выразит сложнейшие тонкости чувств или богатства смысла, которые не запихали бы во фразы Генри Джеймс вместе с Гиббоном. Собственно говоря, актер должен стать телепатом. Это безжалостно изобразил Шеридан:

Лорд Берли выходит вперед, качает головой и уходит.

С н и р. Он великолепен! А что он, простите, хотел сказать?

П у ф ф. Вы не поняли?

С н и р. Честное слово, нет!

П у ф ф. Качая головой, он сообщил нам, что если бы дело их было еще справедливей, а меры - еще разумней, без поддержки народа они все равно уступят страну злым вожделениям испанской монархии.