Марина Воробьева - Тут и там - русские инородные сказки - 8

У Нуцы есть зонт и короткие резиновые сапожки лилового цвета. Она застегивает пальто на все пуговицы, повязывает длинный серый шарф и зачем-то берет сумочку. Ах, ну да, в ней же документы и прощальное письмо. А еще два кусочка докторской колбасы, завернутой в целлофановый пакетик (для недавно ощенившейся дворовой суки). Можно все это положить в карман, но сумочка очень подходит к сапожкам, поэтому пусть будет.

Нуца очень обстоятельно подходит к делу.

Она не завтракает. Кто знает, вдруг состав рассечет ее ровно посередине? А там какая-нибудь яичница с беконом или овсяная каша. Нет-нет, это некрасиво!

С вечера Нуца гладит серое платье (отложной воротничок, два карманчика, узкие манжеты), аккуратно красит ногти бледным перламутровым лаком, складывает на стул рядом с кроватью чистенькие колготки телесного цвета и бежевые махровые носочки.

Просыпается Нуца без будильника и выходит из дому ровно в семь десять. Она отдает колбасу собаке и стоит рядом, пока та ест. Потом пересекает двор, проходит две коротких улочки и долго идет через пустырь до ближайшей станции.

«Дорогой Джику! — проговаривает Нуца свое письмо в голове. — Вы напрасно полагали, что женщина скромная, домашняя и воспитанная — непременно боязлива и неспособна к поступкам странным и безрассудным. Говоря о смене нравов и потере интереса ко всему классическому, Вы смели заметить…

„Смели заметить“ — как-то по-дурацки звучит! — думает Нуца. — Нет, в самом деле, звучит как-то не очень».

Она останавливается посреди пустыря, достает из сумочки письмо, разворачивает и пробегает глазами. Потом прячет обратно в сумочку и оглядывается по сторонам.

Дворовая грязно-рыжая сука, которая плелась за Нуцей от самого дома, садится чуть поодаль.

— «Смели заметить!» — говорит Нуца вслух и всплескивает руками.

Собака поджимает хвост и отбегает подальше.

— Это надо исправить! — говорит Нуца, обращаясь к собаке. — Это никуда не годится. И лучше было бы написать «милый», да-да, именно! «Милый Джику!» Я еще на прошлой неделе хотела, но совсем вылетело из головы.

Нуца разворачивается и идет обратно. Собака какое-то время медлит, вздыхает и семенит следом.

Машинист пассажирского поезда «Окница — Кишинев» Джику Чобану задумчиво смотрит в окно и слушает свежую байку в исполнении своего помощника Мирчи. Каждый раз, приблизительно в одно и то же время, у Джику вдруг начинает сосать под ложечкой и слегка подташнивает.

«Надо наконец сходить к врачу, провериться, — думает он. — И перестать уже пить кофе на голодный желудок».

Минуя железнодорожный переезд, Джику успевает сосчитать легковушки по обе стороны полотна.

«А может, вовсе сменить работу, — думает он, — и совершить уже какой-нибудь поступок, как-нибудь все это поменять, что ли!»

Но вслух говорит:

— Мирча, помолчи уже, а? И так голова раскалывается…

Помощник машиниста обиженно сопит, отворачивается к окну и закуривает.

Сегодня состав опять идет с опережением графика.

Нет ничего переменчивей, чем стабильность.

В этом Яцек Левандовски убедился, когда в понедельник вышел из своего дома номер сорок два по улице Вольской, чтобы перейти на другую сторону, купить в киоске свежий номер «Życie» и сесть, как обычно, в седьмой трамвай до Центральной галереи.

Перед этим Яцек выпил стакан кефира, тщательно вымыл чашку, набриолинил волосы и начистил до блеска туфли.

Он прекрасно помнил, как проверил карманы пальто и запер дверь на оба замка (сперва нижний, потом верхний), как не стал вызывать лифт, а пошел пешком, как проверил почтовый ящик и поздоровался с усатым консьержем Томашем.

Яцек вышел на улицу и шагнул прямо на зеленый газон у крыльца, по привычке начав отсчитывать шаги до остановки. И даже досчитал до пяти, не сразу осознав, что куда-то делся асфальт, и канализационный люк с надписью: «Kanalizacja deszczova Gdańsk», и даже трамвайные рельсы…

Перед ним расстилалась огромная парковая лужайка, испещренная узенькими мощеными дорожками, по которым неспешно прогуливались горожане.

«Надо же, какой красивый правдоподобный сон!» — с восхищением подумал Яцек.

Он постоял еще минутку, наблюдая за этой картиной и щурясь на солнце, потом посмотрел на часы и пошел обратно.

Яцек Левандовски вызвал лифт, стараясь не смотреть по сторонам. И будь он чуть более внимательным, то заметил бы, что на стене слева больше нет почтовых ящиков, а в углу справа нет никакого консьержа. Но кто же отслеживает такие мелочи во сне? Поэтому Яцек просто поднялся на четвертый этаж, открыл дверь (сперва верхний замок, потом нижний), прошел в спальню, разделся и лег в постель.