Лея Любомирская - Живые и прочие

И детям, и родителям он с удовольствием рассказывал о том, как все это началось. Первое, что он сделал в тот памятный день в книжном магазине, была буква «Е» на чистом, вынутом из принтера листе. Состояла она из случайно попавшихся ценников, «карандашей». «Будто нарисовано карандашом», — шутил автор, показывая бесценный раритет. Продавец поставил тогда «Е» на полку, закрыв ею фотоальбом с портретами американских знаменитостей, отошел на три шага, взглянул на получившийся лист и увидел, что это гениально. Так он нашел себя и в жизни, и в искусстве.

Вскоре к художнику обратилась внепарламентская оппозиция, и он не смог отказать. Выставил в их штабе девятьсот ценников с фамилиями — схему Государственной Думы. Долго спорили, нужно ли каждому депутату назначать разную, то есть собственную, как имя, цену и от чего она должна зависеть, от известности политика, от фракции или от отношения заказчика, но Ценартист решил и настоял, что обойдется без индивидуализации депутатских образов, и вновь напечатал 000 000 на каждом, дал всем одинаковую. Искусство не должно быть слишком публицистично, в нем нужно сохранять уровень абстракции. Скандал с этим «парламентом», конечно, был, особенно когда его показали на биеннале в Венеции, но получился скандал ровно той громкости, которая нужна для развития успеха.

Ценартист и дальше брался за политику. Делал американский Белый дом и наш Кремль из ценников, серп и молот, свастику, флаги разных стран. Войдя в зал, зритель недоумевал, увидев на стене всего лишь прямоугольник, заполненный каким-то сереньким пунктиром, но, подойдя ближе и прочитав на нижних ценниках слово «красный», на средних «голубой», а на верхних «белый», зритель убеждался, что перед ним действительно флаг России. Некоторые советовали подкрасить ценники баллончиком, но это, конечно, от недопонимания. Ценартист выполнял имена богов и мозаичные портреты знаменитостей, узнать которых получалось только издали, когда ценники сливались в глазу зрителя в привычный образ. Не избежал он и обвинений в порнографии, выложив на черной глянцевой фотобумаге влагалище и член из ценников. А что уж там было написано на каждом ценнике в отдельности, догадывайтесь сами. Это была эротическая выставка, куда не пускали детей и подростков.

На Дне города он устроил аттракцион. Каждому желающему предлагалось назвать любое слово, имя, действие и поставить под ним любую цену. «Любая цена для любой вещи!» — гласил выполненный из ценников лозунг. Люди подходили с самыми странными идеями, кто-то называл фамилию бывшей жены, кто-то просил набрать вместо имени некий номер телефона. Многим хотелось, чтобы на ценнике художник оставил им автограф. «Получив настоящий магазинный ценник со штрих-кодом, выбранным вами словом и назначенной вами суммой, вы можете распорядиться им по своему усмотрению — наклеить на названную вещь или оставить себе как сувенир, на память о собственном жесте творческого ценообразования. Никаких моральных, политических и коммерческих ограничений в выборе слов и цен нет», — объяснял художник известному писателю, который пришел сюда посмотреть, кто, что и насколько ценит. Ценартист читал его книги и с некоторых пор очень старался попасть в одну из них.

Он часто вспоминал теперь, как однажды, нищим студентом, шел по улице наниматься на работу, а из окна автомобиля летела песня: «Жизнь — театр, Шекспир сказал, и все мы в нем актеры». Дальше он не услышал, авто уехало, но от нечего делать досочинил: «Но есть еще и зрители, а также режиссеры. Есть гардеробщик с вешалкой и осветитель сцены. А также тот, кто на билет назначает цены».

Осветителем сцены его как раз в тот день и не приняли, не в театр, правда, а на открытую площадку детского фестиваля. Он теперь считал этот случай пророческим. «Назначает цены» — это он и есть. Он не мог тогда знать, кем станет, но как-то из будущего это проникло, просочилось из его триумфальной зрелости в лузерскую неудачливую молодость.

Вспоминалось, вслед за театром, как впервые в жизни увидел такой ценник: еще школьником, в каком-то чешском переводном журнале прочел статью о том, какая полезная вещь штрих-код, как много в нем информации о товаре. Но ми на каких товарах в своем советском детстве он таких штрих-кодов не видел, сколько их ни рассматривал. Цена тогда была глубоко вдавлена в поверхность книг и кастрюль, как неизменное врожденное клеймо, и мальчик мечтал, что однажды они появятся, штрих-коды сядут на вещи, как ночные узорчатые мотыльки, тогда-то и наступит будущее, и радовался, когда они появились, хотя был уже не ребенок. Он любил об этом рассказывать в интервью, которые давал теперь каждый день.