Лея Любомирская - Живые и прочие

Топилко зря волновался, горелку он отладил на совесть. Когда к запаху смородины примешалась, перебивая его, острая керосиновая струя, полковник снова ощутил себя как бы в молодости, и это было великолепно. Он столько раз садился за рычаги совершенно новых машин, и вот — еще одна, пожалуй что и понадежнее тех, давних; и точно так же манил предстоящий путь.

Уже никого и ничего не замечая, Грыцюк сел в пилотское кресло, специально оборудованное вблизи горелки, и сделал первую запись в бортовом журнале. Когда он дошел до стартовых параметров и приподнялся, чтобы записать положение регуляторов, «Небесную уточку» слегка качнуло.

Манивчане разразились криками. Совершенно не по-геройски морщась, полковник перегнулся через борт — да, несомненный клиренс. «Земля, прощай! В добрый путь!» — вспомнилось ему из детской сказки, и недрогнувшей рукою он отдал причальные концы.

Конечно, стараниями Кузьмы Гоношца было об отлете полковника Грыцюка понаписано немало в самом героическом духе, вроде того, что «он стоял на палубе аэростата, высокий и стройный». На самом деле полковнику было не до стояния на палубе: с самой первой минуты, как только «Уточка» расправила шелковые свои крыла, он тщательно записывал температуру воздуха, расход топлива, скорость и направление ветра, и только на двадцатой минуте — «полет нормальный» — заметил, что вокруг синий простор, привычный смолоду, а все Манивцы — да что там, весь округ можно окинуть одним взглядом. Однако «Уточке» предстояло подняться куда выше, нужно было задраить борта корзины, превратив ее в закрытую гондолу, но прежде полковник решил надеть куртку. Он откинул крышку рундука, и только крайняя теснота помешала ему как следует отпрянуть в изумлении.

В рундуке, свернувшись калачиком, укрытая его меховой курткой, спала панна Дарина.

Никакие слова, пожалуй, не смогут передать в достаточной мере произошедшее затем. Полковник тормошил домоправительницу, панна Дарина кротко улыбалась; полковник дергал себя за усы и клял на все корки неверного Топилку — без его ведома не обошлось, конечно же, в таком предательском деле, а панна клялась, что ни Топилко, ни Ганна знать ничего не знали, что она сама, все сама решила и сделала.

— Но как же вы могли, панна! — восклицал полковник. — Зачем же вы, чорт бы вас… ох, простите, зачем же вы так со мной поступили? Я ж бы…

— Вы ж бы меня и слушать не стали, пан полковник. А стыдиться мне нечего, в моих словах и неправды-то, если подумать, не было. Сказала, что уезжаю из Манивцов, а вы уж сами решили, что одна… А вышло, что с вами.

Полковник только сопел. Дыхание облачком вылетало из ноздрей.

— Вы… вы куртку-то наденьте, панна, — сердито сказал он. — Застудитесь, не хватало еще.

— Не застужусь, — отвечала панна Дарина. — У меня тут кожушок припасен.

Она подала полковнику его одежду, выбралась из рундука и облачилась в кожушок и в вязаную шапочку с наушниками.

— Ох и хитра вы, панно. Ох и хитра… Это ж надо такое… А вот знаете ли вы, что в вас, простите меня, конечно, но не меньше трех пудов весу… и что лишние эти три пуда аэростат мой не понесет? Я его на это не рассчитывал. Эх, панна, не видать мне из-за вашей глупой выходки Луны. — И полковник сердито стукнул по борту.

— Ну вы и не рассчитывали, — сказала панна ласково. — А я так хотела лететь… с вами… что сама и посчитала по вашим же тетрадкам. И от себя немного добавила.

— Чего вы, горе мне с вами, добавили еще???

— А вот же. — И панна Дарина указала вверх, на светящийся розовым дольчатый купол над «Уточкой». — Я женские курсы закончила, а объем сосчитать да поправки внести дело нехитрое. Вот я все и учла, и шелк, и керосин. И заплатила, вы не думайте.

— Да я и не думаю, — пробормотал полковник и сел на ящик с телескопом. — Я уж и думать не могу, все мысли вы у меня повышибли своими расчетами… да керосином, да женским своим, простите уж меня, коварством…

— А хоть бы и коварства немного пришлось приложить, — отвечала уязвленно панна Дарина, — когда по-хорошему бы я вас не убедила. А вы пересядьте, пан полковник, отсюда — надо же занавески опустить.

— От вы на мою голову аэронавт, — вздохнул полковник. — Не «занавески опустить», а задраить борта, и не дергайте там где ни попадя, я вам сам сейчас покажу…

И они в четыре руки задраили борта, превратив корзину в закрытую гондолу, после чего полковник, все еще время от времени хмыкая и вздыхая, записал в бортовой журнал, что «обследованием снаряжения обнаружена на борту панна Дарина Дроздовецка и зачислена в экипаж на должность (тут полковник чуть было по привычке не написал — „домоправительницы“, но вовремя спохватился) штурмана и второго пилота».