Туве Янссон - Восьмидесятилетие

Естественно, я питала колоссальное уважение к тем, кто только и делал, что искал свои утраченные желания и не интересовался ничем другим, но одновременно я беспокоилась, хватит ли кофе и убрано ли дома. Думала я и о том, что висело у нас на стенах, может статься, наши картины — совершенно невозможны, может, они нечто, что только нравится, но чего совершенно не понимаешь. Кеке подошел ко мне и спросил, не мерзну ли я.

— Нет — ответила я, — надо только подняться вверх по этой улице, и мы уже пришли.

— Твоя бабушка, — спросил Кеке, — когда-нибудь говорила о своей работе?

— Нет, не говорила.

— Это хорошо, — сказал Кеке, — это хорошо. Хоть они и причислили ее к шестидесятникам, но она, во всяком случае, придерживается своего стиля. Ну вот что, дружок, как тебя, собственно говоря, зовут?

— Май! — ответила я.

— Знаешь ли ты, что именно тогда процветал повсюду формализм, все должны были делать все одинаково. — Поглядев на меня, он увидел, что я его не поняла. Он объяснил:

— Формализм — это все равно что непонятно рисовать, один лишь цвет. Получилось так, что старые очень хорошие художники затаились в своих мастерских и попытались рисовать точно так же, как молодые. Они были напуганы и пытались рисовать точь-в-точь, как молодые. Кое у кого получалось кое-что, а кое-кто утратил самого себя и никогда так и не обрел вновь. Но твоя бабушка сохранила свой стиль, и он у нее остался, когда все рухнуло. Она была мужественна или, возможно, упряма.

Я сказала очень осторожно:

— Но, возможно, она не могла работать ни в одном стиле, кроме своего собственного?

— Замечательно, — сказал Кеке. Она только должна была… Ты меня утешаешь!

Мы были уже у ворот и я попросила:

— А теперь не шумите, соседи у нас нудные. Юнне, пойди и вытащи из холодильника, ну, ты сам знаешь что!

Мы вошли в комнату, Юнне выставил на стол красное вино и стаканы, наши гости сели и продолжили свою беседу. Лампы мы не зажигали, достаточно было ночного света. Немного погодя Юнне упомянул, что у него есть кое-что для них, они могут взглянуть, и я поняла: он хочет продемонстрировать им модель своей лодки. Он занимался ею несколько лет, и каждая самая маленькая деталь была сделана им собственноручно. Они пошли в чулан, и Юнне зажег лампу на потолке. Я слышала их негромкую беседу, но не стала им мешать и приготовила кофе.

Спустя какое-то время Юнне появился в нашем уголке на кухне.

— Они сказали, что у тебя есть желание, — прошептал он. — У меня появилась идея! — Он был очень взволнован и продолжал: — Но это вовсе не их идея, это идея, которую они ищут.

— Чудесно! — ответила я. — Возьми кофе, а я принесу остальное.

Когда я вошла к ним, Вильхельм говорил о цветущей черемухе, которую мы видели по дороге к дому. Он сказал:

— Что делать с таким явлением?

— Дать ей цвести! — решил Кеке. — А вот и наша красавица хозяйка! Не правда ли, надо дать ей цвести и лишь восхищаться ею. Таков образ жизни! Пытаться создать его еще раз заново — совсем другое дело! Это — целая история!

Когда мы расстались с нашими гостями, Юнне молчал до тех пор, пока мы не легли спать. Тогда он произнес:

— Мое желание, быть может, не столь примечательно, но оно, во всяком случае, мое.

— Так оно и есть, — ответила я.

Небрежность (фр.).

Большая церковь (шв.).

Колодезный парк (шв.).