Туве Янссон: Мои любимые дядюшки

Дедушка, мамин отец, еще в XIX веке нашел Энг-Смарн — длинный зеленый луг, который спускался прямо к морю и пляжу в заливе, защищенный горами и лесом. Именно там построили большой дом для всех родственников, там и выросли Хаммар-стены. Они быстро размножались и строили жилища для своих потомков повсюду, где только находили подходящее место, в каждом заливе и на каждом мысу, в море и на пригорке. Все строили по-разному, абсолютно по-своему и как можно дальше от большого дома родственников. Мне очень жаль, что они не использовали ракушки для украшения цветочных грядок.

Дядя Торстен строил сам. Это получилась своего рода мешанина, потому что он все время перестраивал и пристраивал да еще разрешал молодежи строить по своему вкусу.

Но Андерсон, который строил для дяди Улофа, возвел хорошо продуманный бревенчатый дом по старошведскому образцу. Он был тщательно обставлен и украшен так называемыми «Красивыми Вещами На Каждый День» и «Шведским Оловом», там почти ничего не было из его собственной посуды и шкатулок.

Дядя Харальд вообще не хотел строить, ему нравилось ночевать в старой Морской лачуге, служившей прачечной, где в прихожей было место для спального мешка, «на самом краю синей Атлантики» — Харальд знал все песни Эверта Таубе [6] Известный шведский лирик (1890–1976), использовавший в своих песнях мотивы из жизни моряков. и хорошо пел. Когда он мылся в прачечной, я сидела за дверью, слушала и записывала.

Вилла дяди Эйнара требует пояснений. Собственно говоря, с самого начала никто не думал, что она будет такой, какой получилась. Говорят, что никто не виноват в том, что дела идут плохо, но от этого не легче. Строил дом Андерсон, и делал он это с согласия дяди Эйнара. Он строил и строил, а дядя Эйнар ни разу не заехал взглянуть и поинтересоваться, как идут дела. Вот так и получилось, что в доме оказались слишком узкие окна и слишком большие расстояния между ступеньками лестницы, и вообще вилла была слишком велика и казалась неустойчивой на своей горке.

Не думаю, что дядя Эйнар успел заметить, что в доме что-то не так. Как раз тогда он был заинтересован тем, чтобы все дорожки и тропки в Энгсмарне были покрыты мраморной щебенкой до самого Куэнгена [7] Коровий луг (шв.). . Андерсон занялся этим делом с большим усердием, хотя щебенка почти сразу смешивалась с землей и исчезала. Белые мраморные дорожки должны были выглядеть замечательно. Жаль, что дядя Эйнар не успел их увидеть, прежде чем они исчезли.

Чаще всего он выезжал в Энгсмарн весной, так рано, что там было совсем пусто, или осенью, так поздно, что все уже было закрыто. Он называл эти поездки — «сафари». Прежде всего он покупал омара и фазана, их убирали в холодильник. Он приносил домой множество необходимых вещей, которые могут пригодиться на дикой безлюдной пустоши, а затем начиналась великая упаковка вещей, по строгой системе и очень быстро. Никому не разрешалось помогать. Все передавалось в автомобиль, а после этого дядя Эйнар говорил: «Теперь приходите! Сафари!»

Он укутывал в норковую шубу тетю Анну-Лису, Кузинулла хныкала изо всех сил. И вот мы пускались в путь.

Мне разрешалось занять переднее сиденье рядом с ним. Он управлял машиной разумно, беззаботно и поддерживал довольно большую скорость.

Мы не разговаривали однажды до самого Куэнгена, когда дядя Эйнар спросил меня, чем я планировала заняться в этот день. Я сказала, что у меня предварительный экзамен, а он спросил, важен ли он для моей работы или же важна просто отметка; я сказала, что только отметка, и этим дело закончилось.

Но потом все очень осложнилось. Дом дяди Эйнара совершенно замерз, был холодный как лед, Андерсон не нарубил дров и не разжег огонь в печке, как обещал.

— Оставайся в машине, — сказал дядя Эйнар.

Он пошел в дровяной сарай, и вскоре я услышала, как он рубит дрова. А я знала, что он любит рубить дрова.

Получилось очень хорошее сафари.

Дядя Эйнар разжег огонь в открытой печке, чтобы дрова разгорелись как следует. Он дал нам горячий ром с имбирем и маслом (Кузинулла пила теплый сок), а потом отправился на кухню готовить фазана.

Но я все время не могла успокоиться из-за Андерсона, который не выполнил своей работы. Понимал ли Андерсон, что он наделал и что теперь рази навсегда дядя Эйнар будет его презирать? С другой стороны, в том случае, если дядя Эйнар понял, что благодаря измене Андерсона получилось еще более убедительное сафари, — возможно, это поможет ему отказаться от своего презрения и сохранить самоуважение? Я, во всяком случае, пытаюсь верить в то, что не стоит ни на дюйм отступать от своих принципов, даже если это непрактично. Но как бы то ни было, если смотреть на это с точки зрения общественной морали, я хочу сказать — не перестала ли измена Андерсона быть изменой из-за того, что дядя Эйнар любил рубить дрова?