Дмитрий Правдин - Записки из арабской тюрьмы

Махмуд говорит, что он больше ничего и не умеет. Из своих 55 лет он 43 года торгует пивом, еще подростком начал. Интересный факт, он утверждал, что не умеет ни читать, ни писать, деньги по цвету купюр различает. Не знаю, правда это или нет, но на самом деле ни разу не видел, чтоб он что-то читал.

Заканчивался март. Под мартовскую амнистию попали Моном и Фарах, уходя, последний оставил свой телефон, попросил, как освобожусь, с ним связаться, через него удалось отправить еще одно письмо, которое дошло до мамы.

Двадцатого марта по обычаю был парад, ничего нового я не увидел. Все парады проходили как под копирку, ржавые мопеды и мотоциклы, акробаты, народ, машущий национальными флажками. Президент поздравил подданных с праздником и произнес речь часа на два. Все стояли тихо, не шевелясь, раз в пять минут разминались, яростно аплодируя и скандируя: «Бен Али! Бен Али! Бен Али!» Люди в одинаковых костюмах, выданных со склада местного КГБ, шныряли по толпе и фиксировали, кто слабо кричит или недостаточно громко аплодирует.

Пахану Бужне скостили еще три года, в соседних камерах тоже не густо амнистировали. Праздник прошел вяло и безрадостно. На меня напала весенняя хандра, и я решил объявить очередную голодовку.

Сразу после праздника, 21 марта перестал есть и пить. Тут уж не стали испытывать меня на прочность, а к вечеру уже прибежал моршед, чтоб узнать, чего я хочу. А хотел я знать, как там мое дело в Дейре поживает, да почему за десять месяцев заключения я не получил ни одного письма. И на сей раз буду голодать, пока не слова ваши услышу, а официальную бумагу покажите.

Моршед начал что-то лепетать про проблемы с цензором, я показал книги, десять штук на русском языке, и повторно объяснил, что книги читать у цензора есть время, пусть и письма прочтет.

Настроился решительно, так как с каждым днем становилось все теплей и теплей, лето было не за горами. Пар уже из-за рта не шел, дожди прекратились, спал вместо двух в одном свитере. Самое время, а то в жару не поголодаешь особо.

На четвертый день голодовки принесли две бумаги на арабском, скинули по факсу.

В первой говорилось, что мне запрещено писать письма на русском языке, если желаю получать ответ, то должен писать либо на арабском, либо на французском языке, в виде исключения разрешают писать на английском. Письма, написанные на других языках, рассматриваться не будут.

Так, с этим вопросом разобрались, непонятно только, почему раньше об этом факте не сообщили, а только при помощи голодовки заставил их уведомить себя о местных порядках.

Во второй бумажке было сказано, что Дейра рассмотрела мое дело и… передала в суд. Все, последняя надежда обойтись без суда рухнула как карточный домик. Теперь только суд расставит точки над «і».

Голодовку я прекратил, так как надо было собраться с мыслями и решить, как бороться дальше.

Апрель ознаменовался значительным потеплением. На небе ни облачка, косяки птиц потянулись в Европу. Моя кровать находилась напротив окна, и было прекрасно видно, как стаи пернатых полетели на север. Зимовка в Африке подошла к концу, и они возвращались домой.

Как летели осенью на зимовку в Африку, не видел, так как спал на первом ярусе, и кроме вонючего матраса соседа, сверху ничего не замечал. А тут каждое утро, просыпаясь, вижу птичьи караваны. Как я завидовал им в тот момент!

Видно, весна на меня так подействовала, но желание обрести свободу утроилось. Следствие закончилось, Дейру прошел, дело за судом. Опытные уголовники в подробностях рассказали, как будет проходить первое заседание. Зайдешь в зал — спросят, есть ли адвокат. Если нет — назначат государственного, бесплатного, и обратно в тюрягу. Пока адвокат с делом ознакомится, пока то, пока се, еще год пройти может.

Нет у меня адвоката, откуда ему взяться, если денег нет! Тут Олигарх подошел, успокоил, мол, у него на начало мая суд назначен, адвокаты обещали, что добьются освобождения, в крайнем случае — под залог выпустят. Только в силу особой важности процесса сам президент контролирует, судить его будут в столице. Если там отпустят, то вернется в Сусс и наймет мне адвоката. Я сказал, мне отдавать-то нечем будет, он только усмехнулся, какие деньги? Мы ж с тобой полгода из одной тарелки баланду хлебали.

Но весна и правда вскружила голову, а вдруг Олигарха не отпустят, и что тогда? В общем, я задумал побег. Из тюрьмы бежать невозможно, нужно бежать из прокуратуры. Когда повезут на суд, то держать будут в подвале, там два дубака, один выводит арестованных, другой сидит возле двери. Бдительности, как я заметил, — ноль. Тот, что возле двери, постоянно спит, вытянув ноги в коридор. Я даже видел, как приходили люди с улицы и за взятку в несколько динар передавали своим близким, томящимся взаперти, сигареты и воду.