Дмитрий Правдин - Записки из арабской тюрьмы

Концерт завершился глубокой ночью, зэки долго не отпускали полюбившихся артистов, и много раз, на бис, просили подудеть в зокру и побить в барабаны, а также поподметать пол волосами.

Видимо, такое искусство не для ушей европейца, даже не помню, как все закончилось и я добрался до своей камеры и очутился в кровати. У меня всю ночь стоял в голове грохот 10 барабанов и пиликанье зокры. Для одного дня это было чересчур!

Праздник закончился, и начались серые суровые будни, потянулись дни ожиданий. Камера жила по своим неписаным законам: подъем, проверка, прогулка, уборка жилого помещения, кого-то уводили на работы, остальные в это время ссорились, ругались, дрались, плели мелкие интриги и ждали обеда, так как в графе завтрак всегда стоял прочерк. Это напоминало растревоженный муравейник. Особенно угнетало замкнутое пространство, его малые размеры и большое количество людей на квадратный метр.

Чтоб не сойти с ума и как-то отвлечься от грустных мыслей и окружающей действительности, я продолжал изучать арабский язык и по мере его усвоения знакомиться с остальными обитателями.

Язык давался тяжело, вокруг постоянно стоял гул, поэтому сосредоточиться было нелегко, но я не сдавался и шаг за шагом продвигался вперед. Помогало то, что на другом языке никто и не говорил, исключая пахана. Но последнее время ему было не до меня, он устроился помощником фельдшера, в камере бывал редко, все время проводил в медпункте, где мерил рост и вес вновь прибывших заключенных, раздавал таблетки и вел документацию. Одним словом, зарабатывал себе амнистию.

На 25 июля была амнистия, но не очень большая, в основном «скостили» срок, а на свободу вышло не так уж и много зэков. Тони рассчитывал на грандиозную амнистию 7 ноября, мудир уже подписал на него документы и послал в центр. Две трети срока он отбыл, сотрудничал с администрацией, камера его была на хорошем счету, поэтому была большая вероятность, что и амнистируют. Только крупный «залет» или масштабное ЧП в камере могло помешать этому. Вот он и «рвал» себя, по утрам орал громче прежнего, всех значительных драчунов и дебоширов вносил в ежедневный рапорт и сурово наказывал, заставляя драить пол и унитаз до зеркального блеска и вечером запрещал смотреть телевизор, выключая после отбоя, хотя раньше смотрели ночи напролет.

Лишь ко мне по-прежнему относился хорошо, выделяя несколько минут поболтать за жизнь. Тони отличался от остальных повышенным интеллектом. Оказывается, он в свое время закончил университет, прекрасно говорил на нескольких европейских языках, когда-то был неплохим боксером, часто бывал в Европе, но по молодости и по глупости связался с плохой компанией и, вооружившись ножом, пошел грабить магазины. В 21 год сел, но отбыл уже семь лет, поэтому рассчитывал выйти досрочно.

Он мечтал скорее освободиться и уехать к отцу в Италию, где у того была своя автомастерская.

Я стал ловить себя на мысли, что начал привыкать к жизни в неволе, стал жестче и циничней. Теперь, не задумываясь, мог дать в морду человеку и без страха кинуться в драку. Обзавелся половинкой бритвы, которую прятал у себя на животе, под майкой, приклеив к коже куском лейкопластыря. Я точно знал, что, случись применить это оружие, то, не колеблясь, перережу противнику горло. Слава богу, что до этого не дошло, но пару раз приходилось его демонстрировать особо зарвавшимся оппонентам.

Из мягкого и домашнего я начал превращаться в дикого зверя, который каждый день сжимался в стальную пружину, готовую в любой момент распрямиться. Злости добавлял тот факт, что я был лишен всякой информации с родины.

Заканчивался август и подходил к концу третий месяц моей изоляции, а я до сих пор ничего не знал о том, как продвигается мое дело. Меня не вызывали на допрос, не выносили никаких обвинений, просто посадили в клетку и… видать, забыли.

Удручало и то, что на шесть написанных домой писем не получил ни одного ответа, правда, мне объясняли, что почта тут идет очень долго, порой до полугода.

В этом была какая-то доля правды, например, один заключенный, чей дом стоял практически напротив тюрьмы, получал свои письма через две недели. Их сначала отправляли на проверку цензору в столицу, так как он был особо злобным моджахедом, лишь потом передавали ему.

Угнетало и то обстоятельство, что три месяца ничего не знал, что происходит с моей семьей и близкими Наташи. Как ее доставили в Россию, как прошли похороны? Да тут еще консул куда-то запропастился, а я так надеялся, что он скоро приедет и привезет протокол вскрытия и хоть какую-то информацию, а он как в воду канул.