Роман Сенчин - На черной лестнице (сборник)

Небрежно плеснул себе в стопку. Но взять и выпить показалось почти невозможно. Я попросил:

– Хоть бы морсику навела себе. Как так, одному…

– А, да, прости! – Она, казалось, обрадовалась этой подсказке, вскочила, быстро приготовила кувшин смородиновой воды. – Извини, что я такая. Настроение что-то совсем… Ну, давай, с возвращением!

– Спасибо…

Чокнулись, выпили. Я зажевал огурцом, полез в карман за сигаретами, но оказалось, что оставил их в прихожей.

– Да и плевать! – сказал, всё больше злясь на кого-то, на что-то. – Плевать… Родителей только жалко. Так меня отправляли, деньги собирали чуть не по копейке, а я вот… Гордые были такие… Что теперь делать? Даже боюсь к ним идти. Что сказать? Что, блин, поступать передумал? Хм… смешно. А? Лю-уд?.. Ну поговори со мной маленько или тогда выгони.

– О чем? Не могу я ни о чем говорить.

– Посоветуй хоть что-нибудь.

Протяжный вздох в ответ.

Выпил еще «Привета». Хукнул, захрустел огурцом. Опьянение после этих порциек начало возвращаться. И раздражение, потребность сидеть и жаловаться уступили место желанию просто поболтать, рассказать, что я на самом деле увидел, про метро, на котором Людмила наверняка никогда не каталась… Я отвалился назад, оперся спиной о тумбочку и игриво, почти нагло спросил:

– Слушай, а почему ты не спрашиваешь ничего? Как там в Москве? Мне б лично интересно было послушать…

Кривоватая усмешка, от которой я снова протрезвел. И замогильный какой-то голос:

– Я там не была, мне неинтересно. Прости. – А после паузы, как бы вскользь, Людмила бесцветно бормотнула: – Игорь новый спектакль ставить решил. Уже репетирует.

– Да? – тут же инстинктивно заинтересовался я, на минуту забыв о своих неприятностях. – Что за пьеса?

– Не знаю… Подбирает актеров сейчас.

– М-м… – Знакомо, приятно защекотало в груди, кончики пальцев стало пощипывать. – Ясненько… – И, наверно, чтоб притушить волнение, пошутил: – Тебе-то, надеюсь, роль уже есть?

– Я бы и не согласилась. – Людмила поморщилась и по-женски, невидяще, посмотрела в окно. – Для меня это в прошлом далеком. Я уже всё, кажется… – Сказано было с болью и горечью, но и театрально так, слишком выразительно, и я вспомнил, что у нее нет таланта, и стало неловко, и готовая было прорваться жалость к ней исчезла. И на кухне сразу запахло вареным молоком, чем-то подкисшим, аптечным…

Налил половину стопки, поднес ее ко рту и, перед тем как выпить, саркастически так пожелал:

– Ну, пускай ставит. Флаг ему в руки. – И когда пил, заметил удивленные глаза Людмилы.

Закусил, повозился на табуретке. Людмила продолжала смотреть на меня… Попросил:

– Можно покурить? Курить очень хочется.

– Кури. Только дверь прикрой.

Сходил за сигаретами, плотно закрыл кухонную дверь. Людмила поставила передо мной стеклянную чистую пепельницу – видно, давным-давно в ней не лежало окурков…

– Понимаешь, Люд, – начал я, сделав несколько первых, вкусных затяжек и наблюдая, как никотин сглаживает, смягчает хмель во мне. – Понимаешь, решил я бросать это дело. Н-ну, с театром, в смысле… Всё я понял в Москве, насмотрелся… Надо браться за ум. Еще два года – и в институт поздно будет… Хочу на исторический попробовать. Когда-то историей увлекался очень, сам даже учебник собирался писать, по гражданской войне… Хм… А театр… Да нет, интересно было, нравилось, когда букеты, перевоплощение, а теперь…

– Ты что?! Перестань! – наконец перебила, чуть ли не закричала Людмила. – Ты же им только и жил! И не сможешь… Не поступил, ну и что? И забудь.

– Да не поступал я! – в свою очередь перебил я, тоже почти выкрикнул это, и отметил, что реплика получилась искренней. – Не стал поступать. Не хочу… не могу… Лицедейство всё это, фигня. – Еще раз втянул в себя дым и бросил сигарету в пепельницу. – Всю дорогу обратно думал, как дальше быть, кем стать. Ведь скоро же, сам чувствую, не изменишь уже ничего. Скоро войду в колею – и всё. А театр… Ну, сейчас роли молодых людей, потом – взрослых. Хлудова, может, сыграю… Из Треплева в Тригорина перекочую… Дядю Ваню еще… Потом старичков…

Замолчал, потыкал окурком в стеклянное дно, гася красноватые точки разбитого уголька. Ждал, надеялся, что сейчас Людмила начнет меня отговаривать, успокаивать, скажет обо мне что-нибудь хорошее, но вдруг она заговорила зло, как-то истерически:

– Слушай, хватит!.. Перестань ты меня грузить!..

Посмотрел на нее. Очень симпатичное вообще-то, правильное лицо сейчас было как страшная маска. Ненависть читалась на этой маске.