Рауль Мир–Хайдаров - Жар–птица

Сказать, душой решиться — еще не все. Повязан взрослый человек по рукам и ногам: работа, жена, дети, семейный бюджет… А если сидишь на зарплате в сто пятьдесят, кормишь двух ребятишек, тут самые святые порывы души осуществить нелегко. И, совершая в общем–то благородное дело, он выглядел далеко не благородным в глазах администрации, когда выклянчивал недельный отпуск без содержания по телеграмме, не заверенной врачом. Вдобавок неожиданная поездка пробивала брешь в семейном бюджете, и в глазах жены он выглядел уж совсем бесчеловечным, ибо мечта о долгожданном отпуске в местном пансионате становилась для них почти иллюзорной. В общем, выслушав немало упреков и на работе, и дома, Нуриев в тот же день к обеду улетел в родные края.

До Мартука, крупного районного центра, из города пришлось добираться еще два часа автобусом. Прямо с автостанции с дорожной сумкой в руках Нуриев пошел к Чипигиным. Райцентр в последние десять лет сильно разросся. Чипигины, как и Нуриевы, были старожилами Мартука, и поэтому дома их сейчас оказались в центре поселка. Двор Чипигиных — рядом с кинотеатром, где мать Толика, тетя Маша, работала билетером. Тогда им казалось, что нет на свете лучше ее должности: каждый день можно смотреть кино! Бесплатно!

Вечерело. Возле кинотеатра толпился народ, а во дворе у Чипигиных было безлюдно. Нуриев с сожалением подумал, что опоздал. У пустой собачьей конуры стояла грязная табуретка, и Нуриев, ничего не соображая, присел, сразу почувствовав, что устал.

Прислонившись спиной к шершавому стволу старого карагача, к которому, судя по ободранной внизу коре, привязывали собаку, он с грустной нежностью оглядывал знакомый двор, который некогда знал не хуже своего.

— Рафаэль! Рафаэль! — раздалось вдруг за спиной.

От калитки к нему спешила старая грузная женщина. Столкнувшись с этой женщиной где–нибудь на улице, он вряд ли узнал бы в ней мать своего друга. Они обнялись, и она долго плакала на его плече и что–то говорила сквозь слезы, но Нуриев ничего не слышал, мысли его унеслись далеко–далеко, в то время, когда этот могучий карагач был тонким, беззащитным саженцем, эта женщина — молодой, красивой и острой на язык билетершей, а он сам — юным и беззаботным, и когда вся жизнь, казалось, еще впереди.

Вытерев глаза платком, тетя Маша сказала тусклым голосом:

— Успел, успел…

И, видя растерянное лицо Нуриева, добавила:

— Похороны завтра утром. В десять. Ждем дочку из Алма–Аты. Люсю–то помнишь?

Рафаэль кивнул, припоминая, что у Толика действительно была старшая сестра.

— Хочешь увидеть его? — спросила неожиданно тетя Маша.

— Да, конечно,— как–то торопливо, без подобающей моменту скорбности ответил Нуриев, хотя этого ему совсем не хотелось.

В центре комнаты, мало изменившейся с тех пор, как он здесь бывал, на том самом столе, где «три мушкетера» резались когда–то в карты, стоял некрашеный гроб из свежеструганных досок. Книжное, киношное восприятие смерти продолжало довлеть над Рафаэлем, и он машинально припомнил высокие, роскошные, лакированные гробы из западных фильмов, и оттого гроб Чипигина показался ему нелепым. Он почему–то напоминал деревянный балконный пенал для цветов.

В зале стоял душный полумрак, окна были занавешены, только у старых икон в передних углах комнаты, жарко коптя, оплывали свечи. Тетя Маша откинула марлю, прикрывавшую лицо сына.

И в тот же миг Рафаэль закрыл глаза. Он не видел Чипигина десять лет, знал, что в тюрьме его дважды крепко избивали и от этих побоев у него на лице остались следы. Но он не желал этого видеть. Он хотел, чтобы Толик остался в его памяти таким, каким он его знал…

Мать словно и не ждала его, но видно было: приезду сына обрадовалась. Просидели они за самоваром на летней веранде допоздна. Разговор шел о Чипигине. Даже о внуках она справилась вскользь. Рассказывая о Толике, она потихоньку плакала, часто вытирая краешком платка блеклые старушечьи глаза.

«Пожалуй, о нем она знает больше, чем обо мне»,— думал Рафаэль, внимательно слушая мать. Немудрено. Толика она знала с детских лет, вырос тот у нее на глазах, бывал ежедневно у них дома, да и последующая его жизнь не была тайной. В маленьких местечках все на виду, хочешь утаить — не утаишь, а Чипигин, тот не таился, жил нараспашку. К тому же работала мать всю жизнь нянечкой в больнице, куда все слухи рано или поздно стекались.

— Бедный Толя, бедный Толя,— горестно прерывала рассказ мать, и Рафаэль только молча кивал головой, соглашаясь с ней.