Ирина Муравьева - Мы простимся на мосту

Несколько месяцев полководец Буденный просил директора Всесоюзного антиалкогольного коммунистического театра, чтобы ему предоставили главную роль в пьесе Аполлона Носильчикова «Смотри! С пьяных глаз ты обнимешь и контру!». Директор, смущаясь от сильного натиска, стал сам выпивать, и театр закрылся.

Противоалкогольная демонстрация, из-за которой Алексей Валерьянович Барченко опоздал на прием к товарищу Дзержинскому второго апреля, имела особенное направление. По всему центру весеннего города шли сразу несколько мощных колонн. Одна, состоящая только из девушек с плакатами «Девушка! Не выпивай!», вторая – из крепких, но бледных рабочих с плакатами «Слесарь! Ты пьешь? Мы тебя расстреляем!», и третья, особенно броская: «Не пей, хлебопашец! Ты Родине должен!». Колонны заняли почти все главные московские улицы, движение транспорта остановилось, и машина с товарищем Барченко застряла на самом подъезде к Лубянке. Утром застигнутый врасплох Алексей Валерьянович, которому вежливо, но строго сообщили, что его ждет товарищ Дзержинский в своем кабинете, растерялся так сильно, что не успел продумать того, что нужно было донести до сведения начальника. А у него ведь было время продумать. Почти два с половиной месяца, как он вернулся с Кольского полуострова, два месяца одиночества и заброшенности во Втором Доме Советов, где они нарочно продержали его так долго, чтобы, напугав до изнеможения, добиться… Чего? Он не знал. Но ждал всего самого худшего.

Приехали к двум вместо часа.

На лестнице Алексея Валерьяновича встретил Блюмкин, сильно загоревший и подтянутый. Глаза его нагло, тревожно блестели.

– А я прямо с юга – сюда! – широко оскалившись, сказал он и тряхнул широкую руку Барченко своей небольшою, но цепкой рукою. – С какого я юга, вам лучше не спрашивать.

– Я не собирался, – сухо ответил Барченко.

– Ну и хорошо. Есть дела поважнее.

Они стояли перед дверью Дзержинского. Барышня, стучащая на машинке в приемной, кивнула головой, давая понять, что их ждут.

– Советую вам ничего не скрывать, – вдруг грубо сказал Блюмкин и постучался.

– Войдите, товарищи! – раздался за дверью надтреснутый голос.

Дзержинский показался Барченко еще худее, чем год назад: теперь это был скелет, обтянутый глянцевитой, нездорового цвета кожей. В кабинете было, как всегда, сильно накурено.

– Я сразу перейду к делу, товарищ Барченко, – не предлагая им сесть, тем же надтреснутым голосом заговорил Дзержинский. – Наша партия поставила перед собою серьезную задачу. – Он кашлянул в синий платок. – Задачу овладеть тайнами космического сознания. И вы нам должны посодействовать в этом. – Он опять кашлянул, сердито взглянул на пятно, расплывшееся на синем платке, скомкал его и засунул в карман. – Как вы думаете приступить к решению этой задачи?

– Есть разные способы, товарищ Дзержинский, – медленно начал Барченко. – И я со своей стороны…

Дзержинский перебил его:

– Вы со своей стороны, товарищ Барченко, не справились с заданием, возложенным на вас нашей партией. Результаты вашей северной экспедиции оказались пвачевными!

Барченко показалось, что польский выговор Дзержинского стал еще заметнее.

– У меня не было достаточного времени, товарищ Дзержинский. И, кроме того, не было достаточного обмундирования и средств, хотя я…

Дзержинский гневно перебил его во второй раз. Розовые пятна, выступившие на его щеках, стали багровыми, в левом углу рта запенилась слюна.

– То, что вы сейчас произносите, товарищ Барченко, это безобразие! Это самое настоящее безобразие! Партия не пожалела денег, когда готовилась ваша экспедиция, а денег у партии нет! У нас говодают! Мы со всех сторон окружены контрреволюционерами! Которые ждут не дождутся нашего поражения!

Он замолчал и, опять вытащив из кармана платок, закашлялся в него. После кашля в кабинете воцарилась тишина.

– Я прочитал ваш отчет о странном явлении, которое существует у народов Севера. Товарищ Бехтерев разъяснил мне, что речь идет о так называемом «меряченье», гипнозе на цевые массы народа. Вы в своем отчете сообщаете, что в эти моменты люди не чувствуют боли и шаманы могут читать их мысли. Вы в этом уверены?

– Я в этом уверен, товарищ Дзержинский, – ответил Барченко. – Я много раз наблюдал меряченье. Люди находятся в состоянии, именуемом «транс»; они не осознают ни себя, ни того, что их окружает, с ними можно сделать все что угодно.

Дзержинский вскочил.