Генри Миллер: Мара из Мариньяна

Надо отдать Карлу должное: когда дело касалось вещей, проверка которых не предусматривала каких-либо чрезвычайных действий: вроде того, чтобы встать из-за стола в разгаре дружеского застолья или как-то еще нарушить привычный ритм вечерних развлечений, — его прогнозы так часто сбывались, что окружающим невольно казалось, что по их спинам стекает холодный пот, когда на моего друга, что называется «накатывало». То, что начиналось как досужая причуда или подобие циркового розыгрыша, нередко оборачивалось страшной, леденящей кровь стороной. Если, скажем, случалось новолуние (я не раз замечал, что эти озарения Карла были таинственно связаны с теми или иными фазами луны), тогда во всей атмосфере вечера ощущалось нечто зловещее. Карл, например, совершенно не выносил, когда на него внезапно падал лунный свет. — Вот он, вот он! — истерически взвизгивал он, будто завидев привидение. И долго бормотал потом: — Это не к добру, не к добру, — машинально потирая руки и расхаживая взад-вперед по комнате с опущенной головой и полуоткрытым ртом, из которого, как кусок красной фланели, безжизненно свешивался его язык.

К счастью, в тот вечер, о котором я рассказываю, луны не было, а если и была, ее неверное сияние еще не проникло внутрь маленького дворика, куда выходили окна тесного приюта Элианы. И единственным итогом возбужденного состояния Карла стало то, что он в энный раз принялся во всех подробностях рассказывать о грехопадении недалекого супруга своей избранницы. Эта комическая история, как мне довелось узнать впоследствии, вполне соответствовала истине. Источником его злоключений явились две таксы, на которых с вожделением поглядывал муж Элианы. Увидев, как они непринужденно разгуливают по округе — без поводка и вне поля зрения хозяина, — он, не довольствуясь сбытом фальшивых банкнот, составлявшим постоянный источник его благосостояния, решил приманить их к себе, чтобы потом — разумеется, за определенную мзду — возвратить законному владельцу. И вот в одно прекрасное утро, услышав звонок в дверь и обнаружив за ней французского полицейского, он просто онемел от неожиданности. Надо же: как раз в этот момент он кормил своих собачек. Нет необходимости добавлять, что к этому времени он успел так к ним привязаться, что напрочь забыл о награде, каковую первоначально вознамерился получить. Что за жестокий удар судьбы, размышлял он: подвергнуться аресту за то, что проявил доброту к животным… История эта воскресила в памяти Карла множество других происшествий, свидетелем которых он был, деля крышу в Будапеште с будущим мужем Элианы: глупых, нелепых, какие могли приключиться только с недоумком, как именовал его мой приятель.

К концу ужина Карл преисполнился такого благодушия, что ему вздумалось чуточку подремать. Видя, что он захрапел, я распрощался с Элианой и откланялся. Никаких определенных намерений у меня не было. Я не спеша прошел несколько кварталов до площади Этуаль, затем машинально свернул на Елисейские Поля в сторону Тюильри, рассчитывая где-нибудь по пути выпить чашку кофе. Наевшись и выпив, я основательно подобрел и чувствовал себя примиренным со всем миром. Праздничный блеск и гомон Елисейских Полей странным образом контрастировали с тишиной безлюдного дворика, где у входа в жилище Элианы притулилась детская коляска. Меня не только напоили и накормили до отвала; в виде исключения я был хорошо одет и обут. Помню, в тот день мне до блеска начистили башмаки.

Мне вдруг вспомнилось, как пять или шесть лет назад я впервые появился на Елисейских Полях. Тогда, посидев в кинематографе и выйдя наружу в прекрасном настроении, я решил прогуляться и опрокинуть стаканчик прежде, чем отправиться на боковую. В маленьком баре на одной из окрестных улочек в одиночестве выпил несколько коктейлей. С бокалом в руке вспомнил своего старого бруклинского друга и подумал, как здорово было бы, окажись он в этот момент рядом со мной. Вступил с ним в мысленный диалог и, продолжая его, сам не заметил, как оказался на асфальте Елисейских Полей. Слегка охмелев и не на шутку расчувствовавшись, я озадаченно озирался по сторонам, обнаружив, что нахожусь среди деревьев. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, двинулся к путеводным огням кафе. На подходе к Мариньяну рядом со мной возникла попутчица — статная, энергичная, с манерами знатной дамы шлюха; тараторя без умолку, она тут же без особых проволочек вцепилась мне в локоть. В то время я знал не больше десятка слов по-французски и, дезориентированный мигающими бликами уличных огней, подступавшими отовсюду деревьями, одурманенный весенними ароматами, ощущая внутри приятное тепло от выпитого, оказался совершенно беспомощен. Я понял: мне крышка. Понял: теперь уж меня обдерут как липку.