Ларс Сунд - Один счастливый остров

Полицмейстер поправляет скрепку в футляре на столе. Все остальные скрепки повернуты в одну сторону.

— Без документов его не опознаешь… придется похоронить под крестом с надписью «Неизвестный», как и первый труп.

Полицмейстер еще раз просматривает сообщение, подводит курсор к кнопке «Отправить», дважды щелкает. Письмо исчезает с экрана, как будто его никогда и не было. Фон Хаартман убеждается, что письмо и вправду отправлено, закрывает почтовую программу, отключается от внутренней сети полиции.

Настенные часы хрипят, словно прочищая горло, и бьют пять раз. Полицмейстер фон Хаартман встает из-за письменного стола. Он снял форменную куртку, ослабил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу; и невидимая униформа сидит уже не так тесно. Фон Хаартман делает вдох, вращает плечами, чтобы размяться, сплетает пальцы и вытягивает руки вверх, вращает корпусом, положив руки на бедра и выставив вперед локти.

Не обуваясь, он ступает по половицам, янтарно блестящим в косых лучах вечернего солнца, останавливается у открытого окна, спиной к комнате.

— Тебе не кажется странным, Элисабет, что в течение нескольких дней на Гуннарсхольмарна выносит два трупа? — произносит полицмейстер. — А морской патруль не получал сообщений о кораблекрушениях или авариях… ни автомобильные паромы, ни другие суда не сообщали об упавших за борт, яхтсмены и рыбаки не пропадали без вести…

В углу полицмейстерского кабинета стоят два старых бугристых кресла, обитых потрескавшейся кожей. Они сильно выделяются на фоне остальной меблировки — деловой, соответствующей предписаниям Государственного финансового ведомства. Кресла и часы на стене, принадлежавшие предшественнику Риггерта фон Хаартмана, разместились в кабинете и в нашем рассказе как напоминание о том, как не похож Фагерё на тот мир, к которому привыкли мы, жители Большой земли. Время в шхерах течет не так, как на материке. Здесь часы идут не в одном направлении, как обычно, а вперед и назад одновременно. Минувшее на Фагерё никогда не уходит слишком далеко. Настоящее мирится с прошлым, здесь время испещрено трещинами и щербинами. То, что произошло однажды, никогда не будет сброшено со счетов, оно останется здесь навеки и будет постоянно напоминать о своем присутствии. Тикают часы на стене в кабинете полицмейстера. Риггерт фон Хаартман подходит к одному из кресел, обитых потрескавшейся коричневой кожей, и кладет руку на его высокую спинку.

И тело тут же тяжелеет, словно отсыревшее бревно, фон Хаартман плывет по времени, старается держаться на плаву.

— Должен рассказать тебе, Элисабет, что нашего плавучего друга нашла Селия Карстрём. Помнишь ее? Наверное, нет… Да, Селия давно уже со странностями, у нее, кажется, сын пропал в море… Видно, находка эта переполнила чашу. Она все время звала кого-то по имени Альберт, вцепившись в руку мертвеца. Допросить ее как следует, конечно, не удалось. Пришлось отвезти ее в больницу на материк…

Полицмейстер умолкает и легонько ударяет ладонью по спинке кресла. Нервный срыв Селии расстроил его. Ему хотелось говорить о нем, говорить вслух. Он хлопает ладонью по спинке кресла. В этом кресле обычно сидела Элисабет, его жена, если ему приходилось работать сверхурочно. Она приходила в его кабинет, чтобы составить компанию, когда они были молодоженами, счастливыми, как школьники в первый день летних каникул. Он сидел за столом, заваленным исками, протоколами допросов, конспектами, раскрытыми сборниками законов; она сидела, поджав длинные ноги, в скрипучих кожаных объятьях кресла и вязала. На лбу сосредоточенная морщинка, спицы мягко цокают в руках. Время от времени он поднимал голову и украдкой бросал на нее взгляд: округлый лоб, блестевший в свете верхней лампы, белая шея, тонкая талия, ноги. Он радовался этому краткому бегству от сухой юриспруденции. Призвав на помощь невеликое свое воображение, он представлял ее беременной. Пытался увидеть жену в кресле с округлым животом. Она, конечно, уже не сможет сидеть, поджав ноги, как сейчас. Груди потяжелеют. Он думал о том, как красива она станет, когда наконец забеременеет. Горло сжималось от обжигающего счастья.

И жена замечала, что он смотрит на нее. Она поднимала голову, улыбалась — «элисабетинской улыбкой», как он звал ее про себя: мимолетное движение губ, чуть прикрытые глаза. Он любил элисабетинскую улыбку Элисабет.

Мобильный телефон полицмейстера играет электронную мазурку и успевает повторить ее один, а потом и второй раз, прежде чем рука фон Хаартмана нащупывает у пояса кожаный чехол, в котором лежит телефон.