Алексей Колышевский - Патриот. Жестокий роман о национальной идее

Наконец, как в кукольном театре, исчезли со сцены актеры: важные толстяки из папье-маше, вертлявые симпатичные ведьмы с нарисованными на тряпичных головах лицами, арлекины и пираты, циркачи и акробаты — все покинули сцену, и остался на ней один уставший и сонный юбиляр да Гера, сидевший все это время в зрительном зале и бывший единственным зрителем этого сумбурного, но все же волшебного спектакля. Что остается делать двоим, один из которых не знает, что он актер-марионетка, а другой понимает, что пришло время показать этому актеру его место в сценарии?

— О, Гера… Это хорошо, что ты остался. Ты видел это стадо скотов? — Рогачев пнул чей-то оставленный в пылу страсти бюстгальтер. — А все, между прочим, нужные люди. Разгромили мне тут все на хрен. Ты Высоцкого застал?

— Немного… Мама все время слушала на катушечном магнитофоне.

— У меня тоже катушечник был. У тебя какой?

— Черт его знает. Вроде какая-то «Соната», что ли.

— А у меня «Ростов». Девятьсот рублей стоил. Между прочим, большие деньги. Так вот у Высоцкого концерт был в записи. Он там рассказывал о съемках картины «Красная палатка» с Шоном Коннери. Как тот прилетел в Москву, потом собрал банду в «Метрополе»… Сейчас я тебе процитирую: «И остался он один, у разбитого стола. Сидел и думал: «Что же это за загадочная страна?» Вот и я также остался. Спасибо, что не ушел. Пойдем, может, выпьем?

— С удовольствием, Петр Сергеевич.

— Да ладно тебе! Чего ты заладил: «Сергеевич, Сергеевич»? — Они вошли в дом и поднялись в библиотеку. Рогачев был мил, дружелюбен и широк душой. Он то пенял Гере, что тот обращается к нему по отчеству, тогда как раньше такого официоза не было и в помине, то принимался строить какие-то планы продвижения Геры в Думу:

— А что? Нет? Ты, конечно, большая скотина, потому что мою крестницу бросил, но ведь ты наша скотина? Ведь наша? Моя?!

Гера все это время запрещал себе думать о ней. Даже имя Настя, если и попадалось ему где-то, он словно «пробегал» сквозь него, закрыв глаза и уши. И сейчас Рогачев не то чтобы наступил на мозоль, но тема эта была по меньшей мере нежелательной, и Гера увел разговор в сторону:

— Петр, а вот насчет Думы — вы это серьезно?

Петр взглянул на него, и в этих глазах Гера не увидел и следа хмеля: чист был взор первого идеолога нации и ясен был его рассудок.

— А у тебя с Сеченовым тоже серьезно?

— Нет. С чего вы это взяли? Глупо отрицать, что мы иногда общаемся, но дальше дежурных обменов любезностями и остротами дело не заходило.

— За одно лишь остроумие на собственный день рождения не приглашают и рядом с президентом не сажают, Гера.

— Петр, да ни при чем тут это! Он позвал, я и пришел. Что мне было, отказываться, что ли?

— Надо было ко мне прийти и все объяснить, а ты предпочел отмолчаться.

— Да не в этом дело! Я человек маленький, а когда баре дерутся, то у маленьких людей, вроде меня, холопов, чубы трещат. Мне-то в этой ситуации труднее всего: у вас с Сеченовым всем известная взаимная антипатия, а я словно между двух огней, простите за банальность и скудость речи. Я не его человек, понимаете, Петр. — Гера играл и делал это гораздо убедительнее, чем кукла-марионетка, которую дергает за ниточки ее собственная, жизнью отведенная роль. У него в этой пьесе была сольная партия, и, словно ведущему актеру, ему разрешалось импровизировать очень далеко от оригинального текста. — Вы меня дважды из говна достали. И я вам благодарен за это. Очень благодарен. И мне, конечно, очень жаль, что вы решили… — Гера увлекся настолько, что чуть было не произнес «растащить «НМД» по частям» и прикусил язык.

— Что я решил?

— Отдать часть моего дела Кире. Теперь вот нашли какого-то Троцкого… Откуда его черт принес? Родственник, что ли?

— Нет. Просто фамилия такая же. — Рогачев высморкался в салфетку. — Ну вот. Точно с ангиной свалюсь теперь. Продуло на улице, пока со всеми вместе с ума сходил.

— Так, может, чего-нибудь горячего? Просто крепкого чаю?

— Можно, кстати. Сейчас я позову кого-нибудь…

— Нет, нет! Сидите, Петр, я сам чай организую. Где у вас все, что нужно? Чашки там, заварка?

— А следующая дверь, там кухня, я сам не был ни разу, но, думаю, там все есть. Сделай правда чайку покрепче, хоть голова слегка прояснится. А я, пока ты ходишь, приготовлю тебе сюрприз кое-какой.

«Я тоже тебе приготовлю». Гера вошел в кухню. Собственно кухней это небольшое помещение нельзя было назвать, скорее комната для прислуги с небольшой плитой, посудомойкой, столом, тремя стульями… На столе стоял электрический чайник, лежала открытая пачка «Млесны». Две кружки он нашел в стенном шкафчике. Обе были с картинками: на одной нарисован Биг-Бен: часы на башне показывают восемь часов, на другой ослик Иа, потерявший хвост и с видом растерянного шизофреника глядящий с фарфоровой округлости кружки. Выбора у Геры не было, и так же, как Вове, он с вытянутой руки влил в кружку с осликом все содержимое пузырька. Очень осторожно взяв обе кружки, переставил их на поднос и, держа его на вытянутых руках, вернулся в библиотеку. Сразу же поставил поднос на стол, снял с него кружки и схватил свою, с башней. На старом месте Рогачева не было. Он стоял на низкой деревянной стремянке и пытался вытащить с самой верхней полки какой-то большого размера том. Наконец ему это удалось: том высвободился из плена сжимающих его соседних корешков слишком резко, и Рогачев чуть было не упал.