Юрий Буйда - Все проплывающие

– Ага, – сказал Прокурор. – Только я не понимаю…

– Я ее не неволил, – сказал Буян. – Я ей с лагерей так и отписал: можешь мене не ждать, слово тебе ворочаю.

– Только я не понимаю, – сказал Прокурор, – зачем вы мне это все рассказали?

– Чтоб знали. – Буян поднялся. – Вы ж про ее хотите знать… ну, и про мене…

Он ушел, а Прокурор (тогда еще только следователь прокуратуры) долго сидел в кабинете. Наутро он сделал предложение той, которая стала его женой. И когда доктор Шеберстов насмешливо спросил, с чего бы это «достоуважаемый правовед так скоропалительно забыл даму сердца и обзавелся дамой желудка», Прокурор ровным голосом ответил:

– Если вы еще раз позволите себе неуважительный выпад по адресу моей жены, я набью вам морду, доктор Шеберстов.

Он вытянул ящик стола, нащупал конверт, вытряхнул из него сложенный вчетверо листок бумаги – и только тогда догадался включить свет. Эту бумагу ему отдал тогдашний прокурор – астматический старик, даже летом носивший толстое пальто, покроем напоминавшее шинель.

– Вы что-нибудь понимаете? – сердито спросил он, заметив улыбку на лице помощника, пробежавшего глазами заявление. – Я даже не представляю, как к этому относиться.

– Если не возражаете, я возьму это себе.

– И что вы собираетесь делать?

– Ума не приложу. Скорее всего – ничего.

Вернувшись к себе, он перечитал заявление: семнадцать женщин требовали положить конец бесчинствам Буянихи, насылавшей порчу на мужчин, которые ни о чем и ни о ком, кроме как о ней, змее, не могли думать.

Встретив Надю Сергееву, чья подпись под заявлением стояла первой, он напрямик спросил:

– Неужели вы верите во всю эту чушь?

Кажется, он недооценил силу женской ненависти. Смерив его с головы до ног пылающим от негодования взором, Надя процедила сквозь зубы:

– А это как раз неважно, верим или нет. Если вам на это плевать, мы сами займемся этим.

Тем же вечером авторессы заявления ворвались в любишкинскую кузню, где Буяниха ждала, когда припаяют ручку к ее кастрюле, и потребовали бесспорных доказательств ее непричастности к волшбе. С презрительной улыбкой она недрогнувшей рукой достала из кузнечного горна раскаленную добела гайку и зажала ее в кулаке. Когда женщины пришли в себя после обморока, она разжала ладонь и бросила гайку в горн – рука ее даже не покраснела. И позже, когда она прославилась как знахарка, наложением рук избавлявшая от зубной боли, бессонницы, икоты и рака прямой кишки, Буяниха называла тех, кто видел в этом чудо, суеверными дураками.

Он посмотрел на часы, сунул конверт в карман и, погасив свет, надел шляпу.

Собаки во дворе зашевелились, но Прокурор не взял их с собой.

– Мог бы и свет зажечь. – Леша провел рукой по стене в поисках выключателя. – Где он тут?..

– Не надо, дядя Леша, – остановил его голос. – Теперь-то все равно.

– Без фокусов не можешь. – Леонтьев неодобрительно покачал головой. – Что люди скажут?

– Ну, остальные-то нормально явились?

– Давно спят.

– И слава богу. Да не ищи ты выключатель! – уже с раздражением воскликнул молодой человек. – Успеешь еще налюбоваться на меня. Или ты… – Он тихонько засмеялся. – Или ты тоже пришел в сундук заглянуть?

Участковый почувствовал, как лицо его заливает краска.

– Ты мать-то хоть видел? – строго спросил он. Глаза привыкли к темноте, и теперь он различал узкую фигуру того, кто сидел на сундуке.

– Мать. Ага, мать, а кто же еще? И директриса тогда сказала: вот ваша мать. Не мама – мать. Но это мелочь, на которую мы не обратили внимания. Мы ведь тогда просто испугались той бабы, которая ворвалась в общую комнату и грозно приказала нам собираться. Она-то как раз не кривлялась, не назвалась матерью – просто велела собираться. Пойдете жить ко мне, сказала она, не обращая внимания на директрису, которая лепетала, что все это не так просто, что надо еще оформить, что все это делается в установленном порядке… Вот и устанавливай порядок, сказала она, а я этих беру. Сколько их тут? Семеро? Семерых.

– Откуда тебе помнить? – прервал его Леша. – Ты же был самый младший. Сколько тебе было – четыре? пять?

Молодой человек снова засмеялся:

– Ты разве забыл, что дети Буянихи – одногодки?

– Но ты же всегда был самый младший, – возразил Леша.

– Казался. – Он помолчал. – Я и до сих пор удивляюсь: почему она нас не перекрестила? Ну, почему позволила нам носить детдомовские имена? Ведь это не в ее духе. – Он закурил, бросил спичку на пол. – Пять мальчиков и две девочки вдруг стали братьями и сестрами. А ведь мы не были братьями и сестрами…