Юрий Буйда - Все проплывающие

Стараясь не шуметь, она выскользнула из гостиницы и перевела дух только на новом мосту. В разгар июльского полдня красно-кирпичное здание гостиницы, осененное ветвями гинкго, показалось ей особенно мрачным.

– Они все с ума посходили, – простонала Зойка. – И то ли еще будет.

Мужчины собрались в Красной и Белой столовых, пили пиво и говорили только о Богине. Даже старики на ступеньках сберкассы отважно пустились в обсуждение достоинств незнакомки. Городской сумасшедший Вита Маленькая Головка носился на своем мопеде по улицам и кричал что-то настолько невразумительное, что многим в его словах чудился гимн Богине.

Беспрестанно выли коты. Кобели жадно внюхивались в следы, оставленные Богиней на асфальте и камне, и преследовали крохотную Мордашку, которая с жалобным визгом пыталась удрать от одуревших псов. Она спряталась под буяновским крыльцом, где доживал свой век Дед – самый старый пес в городке, последние тридцать лет питавшийся только простоквашей и тертой редькой, так что Буяниха подкладывала под него куриные яйца, из которых среди зимы исправно вылуплялись цыплята, – этот-то Дед, повергнув Мордашку в неописуемое изумление, и добился от нее того, чего так тщетно домогались остальные кобели.

Завидев пробегавшую мимо телку, с вывески мясного магазина спрыгнул коричневый рогатый зверь, оказавшийся быком, который, однако, смог предложить рыжей девственнице лишь платонические отношения: повинуясь строгим указаниям торгового начальства, художник изобразил быка без гениталий.

Аркаша и Наташа, пыльные гипсовые манекены из ателье над парикмахерской, вдруг сорвались с мест и пустились в пляс под музыку Чайковского, звучавшую из радиоприемника. Покружив по тесной мастерской, они вытанцевали на улицу и затанцевали через площадь к гостинице. За ними бросились гипсовые торсы из «Одежды» и гипсовые ноги из «Обуви».

Внезапно разнеслась весть о том, что Андрею Фотографу удалось запечатлеть Богиню на пленке. Опрокидывая столы, стулья, пивные кружки и заборы, мужчины бросились к Трем Пальмам – фотоателье, на вывеске которого красовались три экзотических растения на берегу фиолетового моря. Не моргнув глазом, Фотограф запросил по двадцать пять рублей за снимок, но это никого не остановило: уже через час первые счастливчики стали обладателями влажноватых картонок с изображением самой красивой в мире женщины, восседающей на белом быке. А толпа перед Тремя Пальмами росла, угрожающе гудела, и уже выводили в тенек первых битых, размазывающих по лицу кровь.

Воздух сгустился, небо заволокло тучами, но гроза медлила – зато разразились танцы.

Ради такого случая открыли пустовавший летом зал в первом этаже гостиницы, смели пыль с окон и светильников, гроздьями свисавших с потолочных балок, и притащили три тысячи сто семьдесят три пластинки.

– Да вы что? – удивилась Эвдокия, увидев гору черных дисков на сцене, где стоял проигрыватель. – До второго пришествия собрались плясать?

Еще не стемнело, когда в зале вспыхнул свет и толпы нарядных людей ринулись к столику, за которым сидела Эвдокия. В мгновение ока распродав все билеты и совершенно ошалев от духоты, она махнула рукой, уравняв в правах безбилетников и тех, кому достались синие бумажки с черным штампом «Танцы».

Всех желающих зал вместить не мог, и люди толпились во дворе, в ожидании Богини попивая дешевое вино и унимая куревом нервную дрожь. Никто не сомневался, что она явится на танцы.

Рафаила Голубятника прижали к железным перилам крыльца. Он посмотрел в небо, где тревожно перекликались тысячи его голубей, глубоко вздохнул – и вдруг отважно рванулся вперед и вверх и через мгновение, сам не понимая, как это ему удалось, очутился в гостиничном коридоре. Люди во дворе затихли.

С тяжело бьющимся сердцем Рафаил ступил на лестницу, беззвучно повторяя вспомнившуюся вдруг строку:

– Сладкоречивая, светлокудрявая там обитает…

Вдали полыхнула молния, но грома люди не слышали: на крыльце появился Рафаил Голубятник, державший за руку самую красивую в мире женщину. Они прошли через раздавшуюся толпу и вступили в зал.

– Чем же от нее пахнет? – задумчиво пробормотал Фотограф. – Чем-то таким… – Он щелкнул пальцами и причмокнул.

– Дерьмом! – вызверилась Эвдокия. – Свинячьим дерьмом! Помяни мое слово…

Но тут загремела музыка.

Первый танец Богиня подарила Рафаилу Голубятнику, который вдруг понял, что никогда уже ему не прозреть и не обрести дара речи. Не пришел он в себя и после того, как музыка смолкла и его оттерли от партнерши и вытерли из зала. Бесконечно одинокий и счастливый, он брел по пустынным улицам, а над ним шелестели крыльями его голуби. Бормоча: «Сладкоречивая, светлокудрявая там обитает…» – он поднялся по загаженной голубями лестнице, которая, штопором ввинчиваясь в гулкую тьму, вознесла его на крышу водонапорной башни. Целыми днями он наблюдал отсюда за полетом голубей и сочинял стихи, но сейчас ему было не до того. При взгляде на чешуйчатую рябь черепичных крыш и булыжных мостовых, на толевые крыши сарайчиков у подножия башни, где возились и хрюкали свиньи, – на городок, внезапно выхваченный из темноты вспышкой молнии, глаза его наполнились слезами, и, вдруг почувствовав, что сердце вот-вот выскочит из груди, Голубятник глубоко вздохнул и с улыбкой изнеможения на лице шагнул в пахнущую свиным навозом пустоту.