Бланка Бускетс - Свитер

Должно быть, Долорс рассердила оракула и на этот раз, когда, поняв, что не достает до верхней полки шкафа, приставила табуретку и взгромоздилась на нее, не подумав о последствиях. Словно завороженная, она втянула в себя запах шоколада — густой, реальный, а может быть, и воображаемый, не важно, главное, он пропитал собой все ее чувства, и теперь Долорс уже не могла остановиться. Забыв обо всем на свете, она потянулась за коробкой и… рухнула вниз. Услышав грохот, на кухню вбежали встревоженные Жофре и Марти и увидели ее распростертой на полу — теперь она утратила способность не только говорить, но и двигаться, потому что нога и рука перестали ее слушаться. Она не чувствовала боли, вообще ничего не чувствовала, но и пошевелиться не могла: мозг посылал приказ, а конечности бездействовали. К тому же голова была словно в тумане. Плохо соображая, что произошло, она послушно отдалась сначала в руки зятя и внука, потом — врача «скорой помощи» и, наконец, докторов опостылевшей больницы, снова больницы, правда, на этот раз врач попался другой. Ей сделали операцию, но это прошло как бы мимо нее, — в голове по-прежнему стоял туман, к тому же она находилась в полузабытьи, тебе же ввели наркоз перед операцией, что за глупость, ну, разумеется, ты не чувствуешь ни рук, ни ног, тебе же ввели обезболивающее. Да нет, рука тут ни при чем, оперировали только ногу, столько переломов, но в старости не замечаешь, как ломаешь себе что-нибудь, потому что нервы с возрастом усыхают. Так что страдаешь от чего угодно, только не от боли.

Больше она не сидит в столовой. Теперь ей нельзя вставать с кровати, хотя Долорс надеется, что потихоньку сможет ходить, потому что силы начали к ней возвращаться и вообще у нее ничего не болит. А вот голова все еще дурная, за временем уследить совсем невозможно, все смешалось, стало трудно определить, сейчас происходит то, что ей видится, или это случилось несколько дней тому назад, но о самом главном она по-прежнему помнит. Вот почему, оставшись наедине с Леонор (то ли днем, то ли ночью, то ли в прошлом, то ли в настоящем), она взволнованно показала дочери свитер, почти уже готовый, и объяснила жестами: осталось только сшить все детали, сделай это, пожалуйста. И Леонор, как всегда, плакала, размазня этакая, даже не попыталась сдержаться, Долорс сказала бы ей, если б могла: да, я лежу тут перед тобой, ну и что, рано или поздно все через это проходят, девочка, а ты, когда болела корью, выглядела еще хуже, но я ведь не плакала. Однако старуха не могла ничего сказать, и Леонор продолжала утирать слезы и говорила: мама, ты уже упоминала об этом, не волнуйся, я все сошью, просто сегодня у меня не было времени. Завтра, завтра я все сделаю.

Вот ведь как, удивилась Долорс: оказывается, она по нескольку раз повторяет то, что уже говорила, точнее — объясняла жестами. Ничего у нее в памяти не держится. Ничегошеньки.

Боже мой, да это Фуенсанта. Только не это. Сейчас, увидев бывшую помощницу по хозяйству, Долорс вспомнила, что та приходила вчера, и позавчера, и позапозавчера. Очень может быть, что боги существуют, и христианский Бог тоже, который умер, приколоченный к кресту, и потому решил, что всем нам тоже надо немного пострадать. И вот теперь Фуенсанта является к ней по утрам и все спрашивает: вы чего-нибудь желаете, сеньора, не переживайте, в какие-то дни эта несносная женщина плачет, в какие-то — нет, сегодня, кажется, утирает слезы, они с Леонор известные нюни, только этого ей не хватало.

Сандра — нет, та не плакала. Долорс хотелось спросить у внучки, как все устроилось с больницей, как обстоят дела с анорексией, но теперь это совсем невозможно, нельзя ни спросить, ни написать, потому что правая рука — та, что тряслась, — закована в гипс. Однако старуха прекрасно помнит, как Сандра пришла к ней на днях — а может, это было и сегодня — и вдруг показала ей язык, Долорс в первый момент удивилась: что это ты вытворяешь, внучка, но потом, присмотревшись, поняла, что Сандра вывалила язык, словно деревенский дурачок, чтобы продемонстрировать пирсинг. А точнее — что Леонор выполнила свое обещание и бессовестно купила молчание дочери. Ах, как скверно, думала Долорс, и как грустно. Потом Сандра поцеловала ее в лоб и сказала: я тебе показала свой пирсинг, потому что ты очень современная, бабуля, у меня теперь есть парень, который просто помешан на всех этих штучках, и его заводит, когда… ладно, не важно.

Его заводит не важно что. Сандра, отлежалась в больнице или нет, выглядит гораздо лучше, внучка стремительно убежала, словно застеснялась того, что сказала или, точнее, хотела сказать, но запнулась на полуслове. Долорс представила, что именно заводит нового парня Сандры, и то, что пришло ей в голову, ее развеселило. Она вспомнила, как однажды устроила для Антони танец живота, сбросив платок ему на бедра, и как они оба хохотали, когда там вырос маленький холмик, который начал расти, расти, пока не стал весьма внушительных размеров, так что Долорс быстро прекратила свои пляски и нырнула к нему в постель.