Бланка Бускетс: Свитер

Куда делся кот, пыталась она спросить, но получалось только невнятное мычание, тогда она выхватывала мышку из руки внука и изо всех сил начинала жать на кнопки, но кот больше не появлялся — менялись лишь буквы и цифры. Марти смотрел на нее, а потом говорил: ладно, вижу, тебе больше по нраву кот, хоть ты — человек образованный и всегда любила узнавать что-то новое… Наверное, однажды наступает момент, когда хочется отдохнуть от учености, верно? Ладно, играй! Он оставлял ее развлекаться с забавным зверьком, который разгуливал вверх и вниз по всему экрану. Вот это и есть самая настоящая магия, думала старуха. Вот так-то, живешь-живешь и только на девятом десятке вдруг обнаруживаешь, что магия существует, и это при том, что всегда была скептиком и всему на свете находила рациональное объяснение. А теперь ничего не нужно объяснять, магия есть магия, она просто существует — и все. Это так же верно, как то, что существуют феи и ведьмы. Только находятся они, как сейчас говорят, в виртуальной реальности. Все переменилось, и манера называть вещи тоже. Внук расстроился и ушел. Через какое-то время он вернется, чтобы помочь ей доковылять до своего кресла в углу. Она сидит и улыбается — уж это-то ей доступно! — и знает, что Марти радуется, когда видит ее улыбку, улыбка — это ее способ говорить спасибо теперь, когда губы не могут произнести ни слова. Люблю, когда ты улыбаешься, бабушка! — подтверждает он.

Но что это за странные звуки доносятся из комнаты внучки? Словно Сандра чем-то подавилась. Что там происходит? Ох, — внезапно Долорс все поняла. Неожиданно, конечно, но огорчаться нечему. Все это делают, и теперь, когда для этого не надо жениться, а тебе шестнадцать лет и ты живешь с родителями… Понятно, что Сандра пригласила этого мальчика — это точно молодой человек, она же слышала его голос, — когда дома нет ни Леонор, ни Жофре. И Марти нет. Никого нет. Только Сандра и загадочный мальчик в той комнате. Чем они там могут заниматься? Наверное, тем же, чем она сама занималась с Антони? Вот бы войти сейчас в комнату с сантиметром в руках и снять с внучки точную мерку для свитера, теперь, когда она без одежды, это удобнее всего. Долорс представила, как, шаркая, она внезапно входит в комнату с сантиметром, и рассмеялась. Понятно, что все будет совсем не так, как в тот день, когда застукали ее и Антони… Господи, до сих пор стыдно вспоминать! И какую бурю вызвала эта история…

А Сандра и ее мальчик такой шум устроили, что только держись — ничего себе теперь детишки в шестнадцать лет! В свои шестнадцать она была сущим младенцем, ничего не знала о жизни, и монашки вбили ей в голову, что мальчики могут на нее только смотреть, но уж никак не прикасаться, потому что если прикоснутся, то она лишится очарования невинности. И никто не отваживался спросить, что это за очарование невинности такое, а монахиня, опустив веки, продолжала внушать, что это опасно, очень опасно, что за это можно заслужить вечную кару, что, конечно, покаяние на исповеди дарует благодать и отпущение грехов, однако есть грехи, которые Господь не прощает просто так, а ты-то ведь такая, какая есть, ты женщина, а женщины большие мастерицы совершать именно такие грехи. А потом обманывают мужчин. Как Ева со своим яблоком; гляди-ка, сколько времени прошло, а все это яблоко поминают. Мужчина — как яблоко, продолжала монахиня (была она на редкость уродлива, с кривым носом, который один только и торчал из-под накидки, укрывавшей ее почти до самых глаз). А вы знаете, что такое эти яблоки? Стоит их попробовать, так и утратишь рай навеки! К тому же в сердцевине самых сочных и красивых плодов живут черви. Здоровенные, отвратительные, жирные черви — такие, что вы и представить себе не можете. Монахиня вновь прикрыла глаза, а они переглядывались друг с дружкой и тихонько хихикали себе под нос, хотя в общем-то верили ей, а смеялись потому, что в их возрасте смех вызывало абсолютно все, ведь среди них почти не было старшеклассниц — в то время не так много девушек имели возможность получить среднее образование. Этот рассказ про яблоко запал им глубоко в душу. Долорс каждый раз, как видела мужчину, представляла себе яблоко — с красными блестящими боками, круглое, но не слишком аппетитное, поскольку она вообще не очень любила яблоки, — и, вспомнив поучения монахини, задумывалась, что за ужасный червяк сидит у него внутри.

Понятно, что Сандру подобные проблемы не мучили, уж ей-то наверняка известно, что это за червяк такой, и вряд ли он показался ей столь ужасным, если судить по звукам, которые она издавала и которые свидетельствовали отнюдь не о страхе или отвращении. Должно быть, она от души наслаждается этим красным яблоком; Долорс вновь усмехнулась и первый раз в жизни задалась вопросом, откуда монахиня знала такие подробности об этом черве, коли блюла все обеты, ведь в те времена ни журналы, ни телевидение не обсуждали подобные вещи, да и вообще считалось непристойным обнажить даже локоть, не говоря уж о том, что выше, и только попав домой на каникулы, девочка могла соскрести с себя накопившуюся грязь — ведь в католическом интернате все, что выше локтя, находилось под запретом. Когда она сняла одежду, ей совсем не понравилось собственное немытое тело, да и пахло от нее соответственно. Нынче все наоборот, думала Долорс. Она представила себя тогдашнюю одетой так, как Сандра. Представила, что сказала бы монахиня — та, что рассказывала про яблоко и червя. Даже помыслить страшно, а впрочем, скорее всего, та ничего не сказала бы, только сообщила бы обо всем родителям, потом всем остальным и превратила бы ее в наглядный пример заблудшей овцы. И еще неизвестно, закончилась бы эта история только переселением в спальню для девочек из бедных семей, тех, что обшивали таких учениц, как она, и прислуживали им за столом, или нет. В самом деле, произойти могло все что угодно, если б ей вздумалось предстать перед монахиней — как ее звали, уже не вспомнить — в одной из тех маек, что совершенно безнаказанно носит Сандра. Иногда, конечно, внучке приходится облачаться в свитер с высоким воротником, — вроде того, что Долорс задумала связать, — например, когда она подхватила бронхит и Леонор так на нее кричала, что голос сорвала. Они шумели прямо у нее над ухом, не обращая внимания на то, что она сидит в столовой; никто никогда не принимает в расчет, что Долорс в комнате, как будто она мебель. Печально, когда тебя в упор не видят, но в этом есть и свои плюсы: ты получаешь возможность услышать то, чего обычно никто не слышит. Да, даже в самом тяжелом положении есть свои положительные стороны, и теперь, когда старая Долорс живет в доме дочери, она чувствует себя так, словно взирает на окружающее с крыши высокой колокольни и видит то, что недоступно другим.

Читать дальше