Уильям Сароян - Мама, я люблю тебя

Когда нью-йоркские бекеры прочитали рецензии бостонских рецензентов, они сразу приехали и спросили Майка, нельзя ли им вложить в спектакль деньги. Он сказал им, чтобы они поговорили об этом с Глэдис, потому что после него она самый большой вкладчик. Глэдис спросила Маму Девочку, следует ли ей продать с прибылью часть своего вложения, и Мама Девочка сказала:

— Ты с ума сошла! Конечно нет. На твоем месте я бы даже разговаривать с ними не стала. Я возненавидела их еще на приеме у Майка, а сейчас ненавижу еще больше. Они не знают, что такое стыд. И хватило же наглости просить тебя, чтобы ты продала им часть своего вложения!

— В таком случае я и разговаривать с ними не стану, — сказала Глэдис.

В Бостон приехали журналисты и фотографы из «Лайфа», «Лука» и других больших журналов. Они со всеми беседовали и всех снимали.

Эмерсон Талли, работавший ужасно много, начал выпивать и теперь всегда казался немножко пьяным. И все равно работал он каждый день. Во все дни бостонских гастролей мы думали о том, как сделать наш спектакль еще лучше. Полных репетиций больше не было, но мы без конца работали над теми кусочками спектакля, которые, как считали мисс Крэншоу, Майк и Эмерсон, следовало отработать. Каждый новый спектакль обязательно чем-то отличался от последнего, и разница всегда была к лучшему.

Как-то в конце дня, работая с мистером Мунго и Мамой Девочкой, Эмерсон пошел через сцену и упал. Мистер Мунго и Мама Девочка хотели помочь ему встать, но не смогли. Майк Макклэтчи подбежал и поднял Эмерсона, и довел его до стула. Эмерсон был очень удивлен тем, что с ним приключилось.

Майк попросил:

— Кто-нибудь, позовите, пожалуйста, врача.

Но Эмерсон сказал:

— Да я просто пьян, Майк, вот и все.

Но Майк все равно не дал ему встать и снова приняться за работу. Глэдис побежала к телефону и вызвала Хобарта, который уже прилетел из Нью-Йорка, и минут через десять Хобарт уже был на сцене. Он сразу подошел к Эмерсону и начал его осматривать: послушал стетоскопом, проверил пульс и посветил маленьким фонариком в глаза. После этого он сказал Майку:

— Переутомление.

— Вы уверены? — спросил Майк. — Мне кажется, это было похоже на сердечный приступ.

— Я много пил в последнее время, вот и все, — сказал Эмерсон.

— А интересно, почему? — спросил Хобарт.

— Это моя первая пьеса. Я никак не думал, что мне же придется ее ставить. Я пил от усталости и тревоги.

— А не могли бы вы не переживать так из-за нее?

— Не раньше чем мы начнем в Нью-Йорке. А что такое, почему нельзя переживать? Мне двадцать семь лет. На карту поставлена вся моя репутация как драматурга. Я не хочу не переживать, пока у меня не будет на это права.

— Майк, — спросил Хобарт, — не достаточно ли хороша пьеса в ее нынешнем состоянии?

— Это решать Эмерсону, — ответил Майк. — Его пьеса, ему виднее. Он написал хорошую вещь и совершил режиссерский подвиг. Я не знаю никого, кто мог бы поставить ее так же хорошо, как он. И уж если он твердо решил продолжать, мне бы не хотелось просить его, чтобы он от своего решения отказался.

— Ну а сегодня можно больше не работать? — спросил Хобарт.

— Да нет, я уже в норме, — сказал Эмерсон.

— Лучше отдохните остаток дня, — посоветовал Хобарт. — Меня бы устроило, если бы вы отправились домой и на время о пьесе позабыли. Опрокиньте еще стаканчик, если есть желание, и ложитесь. Поспите, а когда проснетесь, съешьте суп и бифштекс. А завтра посмотрим.

— Какого дьявола, — сказал Эмерсон, — я же совсем здоров. Просто с тех пор, как вышли бостонские рецензии, я начал немного выпивать.

— Так: на сегодня — все, — объявил Майк. — Можете расходиться. Сегодня вечером я, как обычно, буду сидеть в первом ряду и смотреть спектакль. Уверен, что наш сегодняшний спектакль будет лучше всех прежних.

Все ушли, но Мама Девочка и я остались. Оскар Бейли сказал Эмерсону:

— В последнее время я тоже немного стал выпивать. Что ты скажешь, если мы пройдемся не спеша до «Рица» и выполним предписание доктора?

Они с Эмерсоном ушли, и тогда Майк спросил Хобарта:

— Так что же это было?

— Похоже, что самый настоящий сердечный приступ, — ответил Хобарт, — но, пожалуй, пока не стоит ему об этом говорить. Что он и переутомился — это факт, да и ел он, по-моему, в последнее время тоже маловато. Он слишком много на себя взвалил, слишком много даже для человека, который пробивает свою пьесу на нью-йоркскую сцену. Конечно, я еще его посмотрю.

— Вы вправду хотели, чтобы он опрокинул еще стаканчик?