Олег Павлов - Сборник рассказов

Она его не боялась, усвоив, что признаваться ему надо в том, о чем уже знала мамочка и за что она чувствовала, вполне искренне, свою вину. Потом он прятал ее под свой золотой фартучек, что-то произносил над головой: и прощал. Потом прятал мамочку — и тоже прощал. Но та никогда ей не рассказывала о своих грехах — а подслушать хоть что-то, как ни пыталась, девочка ни разу не смогла. Только видела, что мамочка плакала. Горько, будто ее обидели. Сама девочка не могла так заплакать, даже притвориться — хотя очень и очень хотела быть похожей на нее, делать все, как она. Мамочке, наверное, было почему-то страшно. Но девочку, если что пугало, то ее слезы.

Она просила у боженьки прощения и здоровья — для себя, для родителей. Просила, чтобы мамочка с папой исполнили ее желания, хотя это даже смешило: просить у боженьки то, что могут купить папа с мамой.

Но когда появился братик, она разозлилась на боженьку.

Она не просила братика — а он появился.

Обиделась на родителей, перестав молиться перед сном: всем назло.

И ей даже не стало страшно, потому что не боялась смерти.

Смерть представлялась ей чем-то смешным.

Про себя она давно решила, что болеют и умирают какие-то дурачки.

Исчезают — вот и все. Становятся воздухом — и поэтому их больше не видно.

Себя она считала умной, потому что ее родители работали врачами. И когда у нее спрашивали: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» — отвечала: «Я буду врачом». А еще, вызывая у себя же самой восторг и приступ смеха: «Я хочу любить мужчину и знать несколько языков!»

Папа утром отвозил ее на своей машине в гимназию — там она уже учила английский и сидела за одной партой с красивым богатым мальчиком.

Мама на своей — забирала и отвозила на уроки танцев.

Она любила рассуждать, казаться взрослой.

Думать и воображать себя взрослой было очень легко.

Эта легкость ничего не давала почувствовать.

Но злость и обида — вот что заставляло чувствовать растерянность, бессилье.

И самое невыносимое — жалеть себя.

Казаться самой себе некрасивой и старой.

Когда братика крестили — это был самый странный и ужасный для нее день. Они ехали в машине — она забилась в угол на заднем сиденье, поджала ноги, молчала, но на нее не обращали внимания. Младенец лежал там же, в собственной колыбельке: обернувшись, ее укачивала одной рукой мама. Потом его взял на руки отец и с волнением, переменившим обычное непроницаемое выражение лица, понес в церковь. Стало вдруг не о чем думать. Все, что видела, казалось девочке сном. А потом она уже ничего не помнила — только то, что руку ее держала глупая, никому не нужная бабушка Верочка. Наверное, она сама хотела бы умереть, бросив, оставив их всех: мамочку, отца, братика и даже боженьку. Уснуть — и не проснуться. Только в тот момент, когда младенца окунали с головой в купель — а он выныривал и кричал — почудилось, что братик утонет и умрет: но его вынули тут же из воды.

Уже дома она бросила об пол свою любимую иконку с боженькой, которую ей когда-то купила в церкви мамочка — но потом, озираясь в пустой комнате с неловкой улыбкой, подняла и аккуратно поставила на место, чтобы никто ничего не заметил.

И не в ожидании чего-то — а потому что больше никому не верила — девочка смирилась с тем, что братик жил и что его любили.

Но вдруг что-то произошло не с этим существом — а с мамой.

Мамочка лежала все время на кровати, почти не вставая.

Она говорила, что очень устала.

А потом уехала — и они остались одни.

Мама много раз уезжала — в другие страны, города — и это не огорчало девочку, ей нравилось оставаться с отцом. Теперь мамочка отдыхала в больнице — совсем недалеко, где люди, как казалось девочке, ничего не делали, только ели, спали и слушались врачей. Отец перестал ходить на работу. Они все делали вместе: гуляли, готовили себе еду, мыли посуду, смотрели телевизор. Она чувствовала, что он привязался к ней, точно бы забывая о матери — и они становились чем-то упоительно целым, свободным, делая все, что хотели, но что запретила бы, наверное, мамочка. И она, стараясь, помогала с братиком, гордая тем, что нужна ее помощь. Оставаясь же наедине, подкрадываясь к его кроватке, мечтала унести из дома и куда-нибудь выкинуть, пока он спал. Но братик просыпался — и девочка опять притворялась, что она его мама, а тот верил.

Было так легко его обмануть.

Он до сих пор не знал, наверное, кто же его мамочка: не помнил, не знал — и не любил, не жалел ее нисколечко, поэтому и его не было жалко.

Читать дальше