Герберт Уэллс - Отец Кристины-Альберты

Но было очень трудно сосредоточиться, когда хриплый голос в глубине комнаты испускал гнусные угрозы по адресу санитара, а тяжелый кулак вдруг начинал барабанить по столу, а совсем рядом непрерывная, нескончаемая, журчащая декламация то почти затихает, так что невольно напрягаешь слух, чтобы улавливать слова, то переходит в восторженные захлебывания. Подолгу все ограничивалось нагромождением бессмыслиц, и Саргон начинал пропускать их мимо ушей, ища выхода из собственных затруднений, и вдруг обрывки складывались в единое целое, находя отклик в самых заветных его думах.

«Правда ли это? — спросил себя Саргон. — Правда ли? Грязь? А что есть грязь?» Но нет! Он не должен отвлекаться на этот сумасшедший бред! О чем он, бишь, думал? Он спрашивал, почему Сила ввергла его в это жуткое место? Почему Сила привела его в это место? Если бы этот человек хоть ненадолго прекратил свою импровизацию, он бы сумел найти ответ. Почему он был отдан на произвол Джордана и Хиггса, чтобы жить среди помешанных и (внезапный фантастический побочный вопрос)… и они-то почему?

Только бы кончились эти стихи! Только бы этот голос замер в безмолвии! И опять сыпался один только мусор, будто мысль выломали киркой, погрузили в повозки и пустили под откос. Не слушай этого, Саргон! Не слушай! Сосредоточься!

В старании сосредоточиться Саргон забыл даже про Хиггса, сел на постели и подтянул колени почти к самому подбородку, погрузившись в размышления.

Он — Саргон, в этом все дело. И он должен остаться Саргоном. Вероятно, он очутился в этом месте бед и мук из-за противоречия между фактом, что он Саргон, и возможностью, что он регрессирует в Примби. Да Сила призвала его быть Саргоном, служить, страдать и в конце концов управлять Всем Миром, но совершенно очевидно, призыв этот не был простым и прямым. Что-то действовало против его жребия, какая-то Анти-Сила, противоборствующая Силе, старающаяся вернуть его к Примби и примбизму, к тому, чтобы быть мелким и незначительным, жить незаметно, без всякой цели, чтобы наконец умереть и стать абсолютно и бесповоротно мертвым. Эта Анти-Сила сделала так, чтобы его пугали и мучили, оглушали сумасшедшими виршами, внушали ему монотонным въедливым голосом, что он — грязь, а у Бога нет лика, и еще множество подобных кощунств. Но в них нет ни капли правды. Пусть Анти-Сила говорит, говорит — Господи, пусть он хоть немного помолчит! — но истина находится вне этого места, она больше этого места и во всем его превосходит. Сам он един, Саргон был един с самого начала в Шумере и во многих землях, а теперь здесь — тот же дух, повелитель, который служит, такое же единый, как Лондон един, если смотреть на него с высоты. Бесконечно множественный и все же слитый в единую личность. И так же един весь мир. Быть Примби значило уподобиться жалкому домишке в узкой улочке где-то там внизу, поглощенному общей целостностью. Никогда больше он не будет Примби, даже если бы захотел. Вот чего ему следует держаться. А быть Саргоном он может, только отвергнув Примби, — даже пусть это угрожает ему смертью.

И все это время Анти-Сила оскорбляла жизнь и его с помощью помешанного поэта и его декламации. Тот теперь подпал под чары завораживающего, но мерзкого слова (если такую пакость можно назвать словом!) «тру-ля-ля».

Он разнообразил декламацию громким взрывным звуком, который производил, проводя губами по тыльной стороне ладони.

— Прошу, не сочтите меня циником, — сказал он Саргону. — Это чистейшая Радость Вживе.

Саргон не сдержался. Навязывать такое кощунственное поучение самому восстановителю человечества! Внезапно уставив на него грозный перст, он сказал громко и резко:

— Вы заблуждаетесь!

Поэт поглядел на него и с приветственным жестом сказал: