Герберт Уэллс - Отец Кристины-Альберты

— Но какой была его жизнь? — спросила Тесси.

— Я попытался выяснить. Но, наверное, он уловил жадность в моем голосе и сразу замкнулся. Прилавок в мануфактурной лавке? Молочный фургон?

— Но, Бобби, — воскликнул Билли укоризненным тоном человека, который возражает против полной бессмыслицы, — он же взялся откуда-то!

— Верно, — сказал Бобби. — И это откуда-то, конечно, его ищет. Но не все и не всегда можно ускорить. А пока я считаю нашим святым долгом присматривать за ним, следить, чтобы он не стукнулся слишком сильно и не попал не в те руки… Пока кто-нибудь не явится за ним… Не вставай, Тесси, ты же устала.

И Бобби вскочил и начал менять тарелки и блюда, а Билли предался глубоким размышлениям о проблеме их нового соседа наверху.

Вскоре он улыбнулся и покачал головой с мягким неодобрением.

— Бобби это устраивает в самый раз, — сказал он Тесси. — Всякий раз, когда ему следовало бы сидеть у себя в комнате и писать этот его роман, он будет торчать наверху и болтать с этим… как его?.. с Саргоном.

— Накапливать материал, — поправил Бобби от буфета, где он перекладывал персиковый компот из банки в стеклянную вазу. — Накапливать материал… Даже паук не соткет паутину из пустого живота. Тесси, ты просто потеряла сливки или переставила так, чтобы я не сумел их найти? Ладно! Вот они.

Будем откровенны: у Саргона были свои сомнения.

Не всегда. Бывали периоды, когда его фантазия бушевала и возносила его высоко над малейшей тенью сомнения. И он был всем, чем только мог пожелать быть. Тогда мистер Примби бывал почти забыт. Но выпадали моменты, наступали фазы, когда он улавливал скрытое ледяное убеждение, что он все-таки мистер Примби, мистер Примби, совсем недавно из прачечной «Хрустальный пар», притворяющийся перед собой пока успешно, но скоро, возможно, ему это перестанет удаваться. Холодный душ сомнений даже вынуждал его уговаривать себя, логично разубеждать. Он обсуждал с собой этот вопрос — откровенно, беспристрастно. Разумеется, никакого обмана в этом сеансе не было, не могло быть. «Говорил мне то, чего никто, кроме меня, не мог бы знать, — повторял он. — На этом я строю мою веру».

Он знал, что Кристина-Альберта на самом деле не уверовала. И бежал он от нее как раз из-за этого обличающего скептицизма. Она задавала вопросы — громящие, сокрушающие вопросы, и она говорила «хм». Неприлично говорить «хм» всемирным императорам. Если бы он начал поститься, впал бы в транс, она, уж конечно, встала бы рядом с ним, сказала «хм» и все испортила. Ну, как бы то ни было, на время он от этого избавился. Но бежать от сомнений было мало. Великое открытие грозило сойти на нет. Он нуждался в подкрепляющем присутствии ученика. Ему требовались помощь и подтверждения его правоты.

Бобби очень его утешил. Пока Саргон беседовал с подозрительными хозяевами сдающихся в наем комнат, вера новоявленного Спасителя человечества жутко ослабела. Но в манере Бобби с первой же минуты чувствовалась особая почтительность — он словно бы сразу понял. Его вопросы становились все более и более разумными. Быть может, ему суждено оказаться первым из пробуждающихся сподвижников. Быть может, вскоре он будет узнан как преданный слуга в том все еще в очень многом не всплывшем в памяти прошлом — то ли испытанный полководец, то ли приближенный придворный чин.

Но и сомневаясь, Саргон верил. Вполне понятный парадокс. Он четко знал, что быть Саргоном — значит быть реальным, обладать значимостью и придать значимость всему миру, возвратиться в прошлое и устремиться к будущему, и окончательно избавиться от трухлявой незначимости примбийской жизни. Быть Саргоном значило обрести не только величие, но и высокую добродетель. Саргон был способен давать, и Саргон был способен дерзать. Саргон мог схватиться со львами, и Саргон мог умереть за свой народ, а Примби мог пойти в обход через три луга… Примби ходил в обход через три луга, лишь бы избежать наскоков тявкающего терьера. Мир Примби слагался из пыли и грязи — глиняный комочек в бесконечности пространства, и на нем не было жизни, а лишь трусость и унижения. Примби был смертью, Саргон был возрождением в мире простора и значимости. И Саргон не просто понимал все это, но ощущал самым своим существом. С ним произошло нечто неизмеримо чудесное, овеянное дыханием истины; и он был обязан принять этот дар, сохранить, сберечь, или же он навеки останется падшим. Вопреки Кристине-Альберте. Вопреки всему миру.