Герберт Уэллс - Отец Кристины-Альберты

Мисс Лэмбоун пошевелилась, зашуршала.

Сгусток мрака, который был Дивайзисом, заговорил с Кристиной-Альбертой, и мисс Лэмбоун затихла.

— Мы не берем и мы не смеем, — сказал он, — мы не бросаем вызова законам и обычаям, потому что в нашей жизни есть многое другое — в нас, а не вне нас, — более для нас важное. Вот почему. Полу нравится облачать свои взгляды на все это в старую мистическую фразеологию, но на самом-то деле он ненаучным языком определяет психологический факт. Вы полагаете, что вы просты, а в действительности вы очень сложны. Вы индивид, но вы же и раса. Такова ваша натура, и моя, и кого угодно. Чем больше пробуждается наш интеллект, тем больше мы это сознаем.

— Но именно отличие, вот что такое я, а не общая часть. Раса во мне для меня значит не больше, чем земля, по которой я хожу. Я — Кристина-Альберта, я не Женщина с большой буквы и не Человечество. Как Кристина-Альберта я хочу, и хочу, и хочу. А когда дверь перед моим воображением захлопывают, я кричу, я протестую. Зачем делать вид, будто я сама отказываюсь от того, чего иметь не могу? Почему превращать в достоинство отказ от чего-то или невозможность его получить? Ненавижу идею самопожертвования. Какой смысл появится на свет Кристиной-Альбертой для того лишь, чтобы пожертвовать тем, что ты Кристина-Альберта? Какой смысл быть иной, если нельзя жить по-иному?

Неожиданно ее перебила мисс Лэмбоун.

— Жизнь женщины — это одно долгое самопожертвование.

Наступила пауза.

— Но мы же получили право голоса? — сказала Кристина-Альберта почти насмешливо. — Почему жизнь женщины одно самопожертвование?

— Подумайте о детях, которых мы носим под сердцем, — сказала мисс Лэмбоун сдавленным голосом.

— Ну-ну! — сказала Кристина-Альберта и удержалась от неблагопристойной реплики.

— Самое удивительное в нас, — вновь заговорила она после паузы, — самое удивительное в женской натуре, это то, что среди нас так мало желающих иметь детей. В любом случае многие из нас детей не хотят. Теперь, когда я начинаю кое-что узнавать про биологию, мне понятно, насколько это замечательно. Нас, как расу, специализированную на детях, должно было бы пожирать желание иметь их. На самом же деле большинство современных женщин пойдет на все, лишь бы не иметь детей. Мы их боимся. Мне они представляются ордой притаившихся карликов, готовых наброситься на меня и пожрать все мое существование. И я не просто не хочу их, я живу в вечном страхе перед ними. Любви мы можем хотеть. Многие из нас ее хотят. Очень. Мы хотим любить и быть любимыми, стать близкими и родными кому-нибудь. Полагаю, это иллюзия. Одна из неуклюжих уловок природы. Одна иллюзия. Он исчезает — его никогда и не было. В прежних условиях этого было достаточно: появлялись дети, которые требуются Природе. Но мы не думаем о детях. Не хотим думать о них. Вот так! И в любом случае дети не освобождают женщину от эгоизма, а только расширяют и усиливают его. Я видела, как умные девушки выходят замуж, заводят детей. Стоит младенцу появиться, как их интеллект испаряется. Они превращаются в рабынь инстинкта, возящихся с пеленками. При одной мысли об этом мне хочется завизжать. Нет, я эгоистка, чистейшая и простейшая. Я Кристина-Альберта, и только она. Я не Саргон, я отказываюсь иметь что-либо общее с этим вездесущим кем-то — никем.

— В конце концов, это может быть лишь фаза в вашем развитии, — сказал Дивайзис.

— Единственная, мне известная.

— Это очевидно. Но уверяю вас, Кристина-Альберта, ваш бунт и страх — всего лишь фаза. Вы говорите о восстании, эгоизме, анархизме, как вопит здоровый младенец, чтобы вдохнуть свежего воздуха в легкие, избавиться от застоявшегося. Младенец не знает, почему он вопит, и, возможно, его мозгу чудится какая-то неясная обида…

— Продолжайте, — сказала Кристина-Альберта. — Бичуйте меня, бичуйте.

Бобби почудились в ее голосе слезы.

— Нет, вы еще так молоды, моя милая, — сказал Дивайзис.

«Моя милая!»

— Не такая уж молодая. Вовсе не молодая! — вскричала Кристина-Альберта. — Если я доживу до восьмидесяти, — сказала она затем, — буду ли я способна чувствовать больше, чем чувствую теперь? Почему вы все время обходитесь со мной, как с ребенком?

— Способность чувствовать — не единственная мерка, — сказал Дивайзис. — Даже сейчас, сегодня, вы говорите не так, как верите. Вы совсем не эгоистичная авантюристка. Во множестве проблем вы становитесь на чью-то сторону. Например, вы настаиваете, что вы коммунистка.