Марьяна Романова - Солнце в рукаве

Данила теснил ее куда-то – в одну из комнат. В какой-то момент мягко подтолкнул ладонью в грудь, и с неловким «ой» она упала на диван.

И вот там, на продавленном, брюзгливо поскрипывающем диване, и случилось чудо. Как будто бы стокрылый огнедышащий дракон проснулся у нее в животе, расправил дрожащие перепончатые крылья, разросся в ширину и заполнил собою все ее существо. Так, что она и сама на несколько мгновений стала раскинувшим крылья драконом. Надя не собиралась оставаться ночевать у полузнакомого мужчины, но как-то незаметно провалилась в сон. На его плече уснула, как будто бы была героиней романтического кино.

Только утром Надя увидела, в какой грязи и нарочитой нищете живет тот, кто сумел разбудить в ней горячего медового дракона.

В комнате было довольно темно – солнечный свет, прилипнув с любопытством к годами не мывшемуся окну, не без сожаления улетал обратно. Окно обрамляли занавесочки, которые выглядели скорее издевкой, нежели предметом интерьера: полуистлевшие, выгоревшие, сероватые от пыли, кое-где прожженные сигаретами. На подоконнике, с которого давно облупилась краска, стояло треснувшее блюдечко – маргинальная импровизация на тему пепельницы. Мебели было мало – вся старая и разномастная. Полуразвалившаяся «стенка» – на пыльных полках разноцветные кучи непредсказуемого хлама – от треснувших мотоциклетных шлемов и обрезков проводов до старых номеров журнала «Крокодил».

Надя обернулась, бросила взгляд на кровать, на которой они провели ночь, и ей стало дурно.

Бабушка была из тех старомодных хозяюшек, что не ленились крахмалить простыни. Постельное белье менялось строго раз в неделю, перед сном и Надя, и бабушка непременно принимали душ, всегда, какой бы ни была степень усталости. «Грязное» белье было на самом деле вовсе не грязным, и пахло от него Надиным ванильным лосьоном для тела.

Постель Данилы напоминала лежбище бомжей. Продранное одеяло, из которого то тут, то там выглядывали комья желтоватой ваты, серая простынка, подушка без наволочки, вся в каких-то пятнах.

Надю затошнило.

В ванной – крошечной, с облупившейся плиткой – она умыла лицо прохладной водой. Отметила, что зубная щетка нового знакомого выглядит так, словно ею не первый год моют унитазы в общественных уборных.

Надя подумала: надо бы убраться отсюда поскорее, пока он спит. Раз уж она сыграла в популярную московскую игру – «независимая девушка снимает на ночь сильного самца», – надо быть последовательной. Уйти не попрощавшись, возможно, нацарапав торопливую записку: мол, было здорово, как-нибудь позвони. А телефонного номера при этом не оставлять.

Но получилось по-другому. Данила проснулся – и улыбнулся ей так приветливо и ясно, что она растаяла и согласилась вместе позавтракать. По пути в душ он подхватил Надю на руки и закружил – легко, как будто она была невесомой балериной. Этот жест показался ей трогательным, была в нем какая-то детская, дурашливая нежность. Она поцеловала его в плечо, отметив, что кожа на вкус солоноватая, словно Данила только что искупался в море. Волосы его были чистыми, шелковыми. В этой квартире он казался чужим.

Данила быстро пророс в нее, распространив по венам ядовитые споры. Одно свидание, другое, смех, соленый вкус его кожи, он прокусил ей губу, и была кровь, она пришила ему две пуговицы и сварила компот из ранней клубники. Встречали рассвет на Воробьевых, валялись в прохладной траве Лефортовского парка, кидали плоские камушки в фонтан на ВВЦ, танцевали степ в ирландском пабе, взбирались на крышу двадцатиэтажного дома и вызывали туда курьера с пиццей. Пиццу съели, а корочками кормили ворон. Были на дне рождения его приятеля, подарили живую шиншиллу – вертлявую, мягкую, с испуганными глазами-изюминами. Много говорили и много смеялись.

Не прошло и двух недель, и Надя впервые произнесла вслух – «это оно». «То самое». Пусть они разные, пусть бабушка, мельком увидев его в окно, поджала твердые губы и пробормотала то ли «а что еще можно было ожидать от такой неудачницы, как ты», то ли «только через мой труп», а может быть, и то, и другое сразу. Наде было все равно.

К слову, бабушкино отрицание было не единственным негативным обстоятельством.

Была еще некая Лера – длинное надменное лицо, пшеничные волосы до талии, татуированные крылья на лопатках, – которая миллион лет Данилу знала, весь этот миллион лет с ним спала, снисходительно прощая прочих любовниц и считая его безусловной собственностью. О ней Надя узнала не сразу. Данила сам обмолвился – между дел, нехотя, и тут же попытался перевести разговор на другую тему, но оторопевшая Надя вцепилась в него, надавила и все выведала. У Леры тоже был мотоцикл, когда-то она работала манекенщицей, но из модельного агентства ее выгнали за те самые татуированные крылья. У профессиональной модели не должно быть тату.